Наполеон. Афоризмы

Некоторые фанатики-священники желали возобновить скандальные сцены старых времен;; я пресек это, и было сказано, что я совершил насилие над Папой Римским.

Аугсбургская лига и Тридцатилетняя война были порождением алчности нескольких монахов.

Битва при Маренго доказала, что при нынешних средствах успех в большей мере зависит от случая. Австрийцы одержали победу: последняя их атака была отбита и они капитулировали, хотя их силы намного превосходили мои, и они могли мне противостоять. Очевидно, Мелас просто потерял голову.

Некоторые короли изображают из себя заботящихся о благе народа, чтобы половчее его обманывать; как тот волк в басне, что стал пастухом, чтобы было легче истребить овец.

Я выслал авторов адской машины, это были заговорщики со стажем, необходимо было очистить от них Францию. С тех пор меня больше не беспокоили. Все уважаемые люди были благодарны мне за это.

Солдаты и судьи обычно небогаты; в качестве компенсации их следует чтить и уважать. Уважение, оказываемое им, поддерживает чувство чести, которое и есть главный залог силы нации.

Все, что не строится на основах, подтвержденных физически или математически, должно бы отвергнуто разумом.

Если бы английское правительство полагало, что их суда сумеют защитить государство от захвата, они бы не укрепляли берега так тщательно, когда я стоял лагерем в Булони. Мой план высадки на берегу Англии был направлен на захват Чатема, Портсмута и других важных военно-морских форпостов. Одна или две битвы — и пал бы остаток острова: в 1804-м боевой дух англичан был вовсе не тот, что сейчас.

Название и форма правления, на самом деле, не так важны. Если со всеми жителями обходятся справедливо, если их права на защиту, налоги, пожертвования и награды равны, страна управляется хорошо.

Неравное распределение богатств антисоциально и нарушает порядок, разрушает промышленность и конкуренцию; крупно поместная аристократия хороша только в феодальном обществе.

Если бы Августу не так повезло, потомки вспоминали бы его имя вместе с именами великих негодяев.

Союзники сполна расплатились за успех 1814 года: три месяца я вел войну на равнинах Шампани с остатками моих бывших войск. Если бы Париж продержался еще двадцать четыре часа, они бы проиграли; ни один немец не вернулся бы больше на Рейн.

Едва ли я когда-то давал своим генералам распоряжения о детальных действиях; я всего лишь приказывал им победить.

Королю не следует опускаться ниже не счастья, предназначенного ему судьбой.

Несмотря на запутанные интриги Талейрана, Людовик XVIII сумел сделать из него раба и ручную зверушку.

Партия, которая поддерживается только иноземными штыками, обречена.

После битвы при Ватерлоо французам было велено выдать меня врагу; но французы уважали меня в моем несчастье.

В 1815 году мне, вероятно, следовало опять начать революцию; тогда я пребывал в поисках необходимых ресурсов, которые имелись, и у меня было все, что для этого нужно.

Мы можем остановиться, поднимаясь вверх, но никогда — спускаясь вниз.

Первый порыв человека бесценен, и следует знать, как извлекать из него выгоду.

План ссылки меня на остров Святой Елены довольно стар; я знал о нем еще на Эльбе, но я полагался на честность Александра.

Наиболее приятным из всех условий, оговоренных с союзниками в 1814 году, было разрешение взять с собой некоторых из моих старых солдат, с которыми я побывал в стольких передрягах. А также я нашел людей, которых не пугает неудача.

Хартии хороши, только когда они не статичны. Первое лицо государства не должно возглавлять партию.

Общественный договор в Европе был нарушен разделом Польши в 1772-м. Когда я появился на политической арене, система разделов была уже не нова. Баланс сил остается мечтой, о которой можно забыть до лучших времен. Александр будет обходиться с Польшей так же, как я обошелся с Италией, ибо у него есть власть; вот и весь секрет.

Льстецы всегда почитали слабые правительства как благоразумные, подобно тому, как революционеры называют силу деспотизмом.

Отречение короля — всего лишь ирония; он отрекается в тот самый день, когда его авторитет попирается.

В Москве весь мир склонялся к признанию моего господства; стихии разрешили этот вопрос.

Во Франции не может быть республики; преданные республиканцы идиоты, все прочие интриганы.

Империя была только намечена, мне следовало расширять достижения своих органов власти, если бы я мог восстановить мир на континенте.

Ни одна корона со времен Карла Великого не была вручена с такой торжественностью, как та, что я принял от французского народа.

Я ненавижу иллюзии; именно по этой причине мир для меня был всегда реален, а не правилен.

Евреи снабжали мою армию в Польше; я хотел вернуть им политическую сущность как нации и горожанам; но я обнаружил, что они годятся только для продажи старой одежды. Мне пришлось оставить в силе законы против ростовщичества; мирные жители Эльзаса были благодарны мне за это.

В русской армии я нашел только превосходную регулярную кавалерию; казаки обычно слишком рассредоточены. Пруссаки — плохие солдаты; английская же пехота творила чудеса при Ватерлоо.

Как следствие великих событий, которым я был причиной, никто не удивил меня более, чем когда я увидел Фуше, цареубийцу и законченного революционера, министра Людовика XVIII, и депутата «небывалой» палаты[].

Я всегда считан постыдной для европейских монархов толерантность к существованию варварских государств. Будучи консулом, я общался по этому по воду с английским правительством; я предлагал войска, если они дадут корабли и амуницию.

Фердинанд VII находится у руля власти не благодаря своей храбрости и не по Божьей милости, а лишь по чистой случайности.

Для своих кампаний я очень редко нанимал шпионов; я всегда действовал по наитию; верно угадывал, быстро передвигался, а удача делала все остальное.

Я видал немало людей, которые считали мои указы невыполнимыми; иногда я объяснял, как бы я это сделал, и они признавали, что это проще простого.