Наполеон. Афоризмы

Во время моих кампаний в Италии Директория раскричалась; она пробовала подавать ноты протеста. Я отправил им слиток чистого серебра, и они затихли, а моя армия продолжила свое дело.

Со времен Карла Великого пехота всегда была в упадке. При моем правлении ни один французский гренадер не сомневался, что он способен самостоятельно одолеть врага.

Закон должен быть ясен, точен и единообразен; интерпретировать его — значит его искажать.

Те, у кого в памяти остается много лиц, обладают наиболее живым воображением.

Если бы пираты были столь же политизированы, насколько храбры, в шестнадцатом столетии они основали бы великую американскую империю.

Странно, что в эпоху Просвещения суверены не видят надвигающегося шторма, пока он не обрушится.

Слово либеральный, которое так сильно раздражает слух идеалистов, изобретено мной. И если я узурпатор, то они плагиаторы.

Слабый и нерешительный правитель будет презираем; но его участь еще хуже, если им управляет глупый и недостойный министр.

До моего Гражданского кодекса законов не было, зато существовало пять или шесть фолиантов о законах, написанных с целью, чтобы судьи могли разрешать дела, не понимая

Марк Аврелий жил и умер в почете, ибо он получил империю мирным путем при благоприятных обстоятельствах. Такое счастье, вероятно, могло быть у моего сына.

Восемнадцатого фрюктидора я мог бы привести итальянскую армию в Париж и сыграть такую же роль, как в свое время император Север; но плод тогда еще не поспел.

Когда, по возвращении из Египта, я высадился во Фрежюсе, Баррас и Сиюйес только препирались; один хотел восстановить короля, а другой — герцога Брауншвейга. Я их помирил.

Гоббс — мрачный философ, а Монтескье остроумен.

Мораль республиканцев довольно свободна; они без колебаний позволяют себе всё, что идет на пользу им или партии; а уж конечно, что есть добродетель в республике, то преступление при монархии.

Рабле уподобился Бруту в том, что притворился сумасшедшим, дабы избежать подозрений Тарквиниев.

Мне никогда не хватало золота и серебра так, как сахара и кофе; поэтому сплетники вовек не простят мне Континентальной блокады.

Настоящее богатство страны в количестве жителей, их труде и предприимчивости.

«Дух законов» — творение с плохим фундаментом, неправильной конструкцией, хотя некоторые комнаты хорошо убраны и отделаны золочеными панелями.

Политики, выступающие против постоянной армии, бестолковы. Если монарх распустит свою армию, если его крепости разрушатся, если он будет проводить все время за чтением Гроция, то его правление не продлится и шести месяцев.

Удивительные открытия — не то, чем может гордиться человеческий разум; природный инстинкт и удача — вот чему мы обязаны большинством своих изобретений, а никак не философии.

Много глупостей было написано о душе; однако стоит попытаться узнать не то, что, говоря об этом, имели в виду люди, а то, что нам объясняет наш разум, независимо от чужого мнения.

Что до системности, то нам всегда стоит оставлять за собой право завтра посмеяться над вчерашними идеями.

Я не знаю, что подразумевают под небесной силой; это изобретение каких-то полоумных теологов из Лювена. Папа Римский, с точки зрения небесной силы, является не более Папой Римским, нежели я — урожденным членом британского парламента.

То, что называют законом природы, — всего лишь закон выгоды и логики.

Любому партийному лидеру следует знать, как извлечь выгоду из энтузиазма сторонников; ни одна фракция не может существовать без своих приверженцев. Величайший военачальник во главе своих солдат, лишенных боевого духа, не сделает ничего.

Почему Гомер по душе всем народам Азии? Потому что он описал самую памятную войну первых европейцев с процветающей в то время нацией. Его поэма — практически единственный памятник тех славных времен.

Глядя на Клебера верхом на лошади, я всегда вспоминаю героев Гомера. Нет ничего прекраснее, чем он в день битвы.

Генерал Мак весьма подкован в теории, он глубоко изучил искусство войны; но я не доверю ему батальон, ибо он неудачлив и ему недостает решительности. Я очень удивился его капитуляции при Ульме; я подумал, что он отбросил меня так, что мне придется снова добираться до Инна.

Бог положил себе за труд стать стражем добродетели.

Достаточно одного мерзавца, чтобы разрушить страну; и мы в этом убедились.

Мне нравится поэзия Оссиана; в ней яркие идеи, энергия и глубокие мысли. Это — Гомер севера; он подлинный поэт, ибо потрясает разум и воздействует на душу.

О моей кампании 1814 года до сих пор не сложено толкового описания. Ибо имела место такая невероятная цепочка событий и военных операций, что никто, кроме меня, располагающего фактами, не может этого описать.

Мне нравится наблюдать страсти, бушующие на театральных подмостках, но меня задевает, когда они выходят за рамки дозволенного.

Друо — настоящий Катон. Никогда не видел субъекта, столь тонко чувствующего Аристида. Храбрец!

Капитуляция Сен-Сира под Дрезденом — промашка школьника; она очень напоминает аналогичную ошибку Мака под Ульмом. Рапп, Карно и Даву показали бы, как следует оборонять что-либо.

Несчастные лотарингцы оказали мне немалую поддержку; почему бы мне не отстроить их дома?

Мне по душе грубоватый здравый смысл, обитающий на улицах.

Солон был прав: о заслугах человека можно судить только после его смерти.

Вопрос не в том, отделилась ли от меня нация в 1814 году или я сам от нее отделился: очевидно, что я сам должен был изгнать иностранцев, но это стало бы явным лишь после победы. Семейные дела всегда следует решать в узком кругу.

Исследуя сущность славы, мы видим, что ее границы весьма узки. Стоит удостоиться оценки равнодушных, напыщенных глупцов, получить аплодисменты или порицание толпы — и человек становится горд собой.