После Чернобыля. Том 1

   Какая система целесообразнее, наша или западная — вопрос спорный, есть плюсы и минусы. Например, авария на американской АЭС “Три Майл Айленд” обусловилась техническими причинами: отказом конденсатного насоса, закрытием запорных клапанов на линии вспомогательных питательных насосов и непосадкой на место импульсного предохранительного клапана. А вот дальше она стала определяться длительными последствиями от ошибки операторов... Американцы не постеснялись назвать истинные причины ради предотвращения повторных неприятностей. Наш НИКИЭТ до сих пор настаивает на своей невиновности, якобы, все дело в “маловероятном сочетании ошибок операторов”.

   Академик А.П. Александров рассказывал мне с гордостью, как много лет назад он лично спас от крупной аварии энергоблок на Ленинградской АЭС, успев повернуть какой-то нужный ключ на щите управления. Рассказывал в том смысле, что можно любую аварию, связанную с паровым или каким-то иным эффектом, предотвратить умелым управлением. Он тоже придерживался версии о вине персонала ЧАЭС, так что уж говорить об Н.А. Доллежале? Николай Антонович через три года после аварии, т.е. после офисных публикаций о конструктивных недостатках реактора, пишет в своей монографии “У истоков рукотворного мира”, рассчитанной на широкого читателя: “...повинны в происшедшем (в Чернобыльской аварии, ред.) не какие-то конструктивные или технологические пороки техники, а действия обслуживающего ее персонала...

    Казалось бы, нам-то какая разница, кто виноват? Обвинение, исключительно, персонала в ужасной катастрофе вызвало взрыв общественного возмущения в СССР и за рубежом: атомной энергетике, которой управляют разгильдяи, не может быть места. Под нажимом наших и зарубежных “зеленых” были остановлены не только все атомные стройки СССР, в том числе и на этапе предпусковых работ, но и все остальные энергетические стройки, а также проектные, конструкторские и даже изыскательские работы. В итоге страна лишилась научно-строительного задела общим объемом около 200 млн. квт на электростанциях всех типов, ведь они — объекты Минэнерго, виновника Чернобыльской катастрофы.

    Это — более чем серьезно. Общая мощность всех действующих электростанций страны в 1985 г. составляла 314,7 млн. квт. Электроэнергетика — дорогостоящая и инерционная отрасль. Не начатое сегодня, отзовется через 7-10 лет. Строительство же само по себе — не самоцель, поскольку электроэнергию в запас не произведешь, только по потребности. У нас и сейчас нет ни одной новой задельной стройки.

    Экономические потери СССР от такой общественной активности поначалу оценивались в 200 млрд. рублей (в ценах 1986 г.), через пару лет их уже стало просто невозможно подсчитать, настолько велики и трудно учитываемы. И все это — из-за невинной уловки: “Не я разбил блюдце, а плюшевый мишка”. Только у взрослых это получается не так невинно.

   А теперь чуть отвлечемся от вопроса, “кто виноват?!” и поинтересуемся мнением члена-корреспондента ГАН В.А. Сидоренко, в чем суть проблемы. На Западе объективное понимание вероятности и тех или иных серьезных техногенных и социальных последствий формируется в процессе открытого общения, взаимной перепроверки, контроля и взаимного обогащения знаниями, пониманием ситуации. В такой обстановке может выработаться адекватная система противодействия опасности, которая включает доступность технических решений и их обсуждение. Так негативные последствия минимизируются.

   Политическая система СССР отрицательные аспекты замазывала, позволяла пройти мимо. Наша хозяйственная система не предусматривала достаточных мер контроля. Сама структура ответственности хозяйственных субъектов размазывалась; не концентрировалась и возможность реализации этой ответственности. В совокупности эти факторы вели к тому, что могли появиться и недостатки конструкции атомного реактора, и мимо них можно было пройти, как мимо недостатков культуры эксплуатации. В результате, появилась технология с объективно повышенной опасностью. Однако сегодня, она не должна восприниматься как некое запретное направление деятельности. Важно отдавать себе отчет в том, что устранение внешних условий, позволяющих появиться этой опасности, должно быть более важным, чем ликвидация конкретных технических погрешностей или ошибок. В конечном счете, сегодня важно именно это.

   Гласность, открытость, хорошая организация, нормальные юридические отношения, преобразование политических структур — вот, что важно и с точки зрения уменьшения опасности ядерной техники.

   Сегодня важно при всем осознании трагичности чернобыльской ситуации понимать, что есть и база для оптимизма. В конце концов, не все так плохо, чтобы слепо смиряться перед якобы неизбежной обреченностью. Объективная опасность технологий в условиях научно-технического прогресса проявлялась и будет проявляться всегда. Выход — в нахождении адекватных мер организации использования этих технологий и защиты от их негативных качеств.

 * * *

    Но вернемся к событиям на Чернобыльской АЭС.

   И раньше на ЧАЭС на упреки вышестоящего руководства главный инженер ЧАЭС Н.М. Фомин и его заместитель А.С. Дятлов неизменно отвечали: “Станция план выполняет надежно. Какие могут быть претензии?” Руководившие экспериментом убеждены в его полезности, экономической целесообразности. А исходная надежность реактора ведь считалась гарантированной. Дятлов, опытный ядерщик и грамотный инженер, вообще возражений не любил. Но вот ситуация стала противоестественной — и Дятлов растерялся. Психологи знают, что стрессовая ситуация не просто вызывает к жизни “второе дыхание”. Она создает качественно новое состояние нервной системы. Один начинает мыслить особенно четко. Другой, обладающий в обычных условиях сильной нервной системой, может и растеряться. Тут психологам предстоит еще немало поработать, отыскивая ключи для профессионального отбора, хотя трудностей немало: моделировать стресс недопустимо, а для его прогнозирования в мире еще не разработали методик.

   Правда, Дятлов, придя в себя от шока, какое-то время ходил по разрушенному блоку станции, сильно облучился, приказывал подавать воду в реактор, хотя Ювченко ему доложил: он видел своими глазами раскрытый аппарат! Над тем местом, где должна быть крышка, видел яркое голубое свечение! — Дятлов не поверил... Из-за его команд многие получили лучевую болезнь без нужды. Здесь людей приучили возражать не больше одного раза, а потом исполнять приказ. И, повинуясь приказу, тот же Ювченко пошел открывать задвижки...

   Не так уж и бессмысленно заливать реактор водой, если не знаешь, что от него ничего не осталось. Обычно чернобыльскую аварию сравнивают с американской, на Три Майл Айленд. Там действительно вода приостановила процесс, и специалисты об этом знали. Но здание реакторного отделения АЭС ТМА — под колпаком, авария же была значительно меньшего масштаба, хотя и сопровождалась расплавлением активной зоны реактора, выходом под оболочку большого количества продуктов деления и некоторым загрязнением открытой территории.

   Что же удивляться действиям высшего руководства станции, если один из руководителей отдела труда и техники безопасности АЭС Красножон, прекрасно зная, что дозиметры зашкаливают, тем не менее, уверял персонал, что работать — можно (понимай — без ограничений). Сам же облачился в гидрокостюм с пластиковым шлемом. А ведь его обязанностью была забота о людях. Не имеет значения, что на четвертом энергоблоке в тот момент были дозиметры не очень большой разрешающей способности. Но на то ведь они и служат, чтобы предупреждать об опасности.

   Я уже говорила о том, что люди утренней смены, зная об аварии и о переполненной медсанчасти, тем не менее, вышли работу, низкий им поклон... И вот тогда заместитель главного инженера станции М.А. Лютов приказал начальнику утренней смены цеха ТАИ (телемеханики, автоматики и измерений) А.И. Бибикову послать ремонтников, чтобы замерили температуру графитовой кладки реактора. Алексей Иванович ответил просто: “Посмотри в окно, графит валяется там...” — и никого не послал. Но и это заявление никого не убедило, по-прежнему станционное начальство считало, что реактор — цел! С момента катастрофы прошли не минуты — часы...