Письма. Часть 2

Обо мне же: Вы же знаете, что я никаких дел не делала (это, между прочим, знают и в сюртэ, где нас с Муром продержали с утра до вечера) — и не только по полнейшей неспособности, а из глубочайшего отвращения к политике, которую всю — за редчайшими исключениями — считаю грязью.

Дорогая Ариадна, пишите мне! (Вы ничем не рискуете: мы с Муром на полной свободе.) Пишите мне обо всем: и Вашем горе, и вашем будущем — близком и далёком, и о девочках, и о душе своей… Люблю Вас как сестру: этого слова я еще не сказала ни одной женщине.

Мой адрес тот же: та же руина, из которой пока никуда не двинусь — не могу да и не хочу: еще скажут — прячется или — сбежала. Предстоит тяжелая зима — ну, ничего.

Напрасно просили меня о вечном адресе, потому что его у Вас не могло бы не быть — неужели Вы думаете что я могу так кануть — без следу — сжигая за собой — всё? Я человек вечной благодарности.

Ах, Ариадна, какой это был рай — в тех Ваших садах! Я еще когда-нибудь их напишу.

Жду весточки и обнимаю Вас,

Ваша всегда

Марина

<Приписка на полях:>

Не думайте, что я не думаю о Вашем горе: у меня в сердце постоянный нож.

Ваша лягушка была — мои последние счастливые дни. Кстати, она из голубой от моря и огня превратилась в серебряную — т. е. стала совсем Ваша (О<льге> Н<иколаевне> этого конечно не говорите, да и не скажете!)

<Из тетрадки Юношеских стихов> [1628]

С.Э.

Коктебель, 3-го июня 1914 г. (ДО войны!)

Коктебель. 1914 г. — Ванв, 1937 г.

МЦ.

17-го ноября 1937 г., четверг

Vanves (Seine) 65, rue J. В. Potin

Ариадна!

Откуда Вы знаете, что я больше всех цветов на свете люблю деревья: цветущее дéревце?!

Когда мне было шестнадцать лет, я видела сон: меня безумно, с небесной страстью, полюбила маленькая девочка, которую звали Маруся. Я знала, что она должна умереть и я ее от смерти прятала — в себя, в свою любовь. Однажды (все тот же сон: не дольше трех минут!) я над ней сидела — была ночь — она спала, она спала, я ее сторожила — и вдруг — легкий стук — открываю — на пороге — цветок в плаще, огромный: цветущее деревце в плаще, в человеческий (нечеловеческий!) рост. Я — подалась и он — вошел.

Потом это видение отобразилось в моем Мóлодце, где сама Маруся становится дéревцем: барин влюбляется в деревце, не зная, что оно — женщина.

Вы ведь всего этого не знали, как не знали магии надо мной слова азалия, моей вечной мечты о деревце, которое будут звать азалия — как женщину, — только лучше.

Ариадна! Моя мать хотела сына Александра, родилась — я, но с душой (да и головой!) сына Александра, т. е. обреченная на мужскую — скажем честно — нелюбовь — и женскую любовь, ибо мужчины не умели меня любить — да может быть и я — их: я любила ангелов и демонов, которыми они не были — и своих сыновей — которыми они были! —

— Ариадна, никто не подарил мне цветущего деревца, которое зовут азалия.

…И еще — какой мой поступок: подарок в день своего рождения [1629] (— Мама! Что Вы мне подарите в день своего рождения? из года в год — Мур).

— Ариадна, я третий день живу этим деревцем и над этим деревцем: оно рядом, у изголовья, вместе с Vie de Ste-Thérèse de l'Enfant Jésus ècrite par elle — même [1630] — первой книгой которую я стала читать после моей катастрофы — странной книгой, страшной книгой, равнó притягивающей и отталкивающей. Вы знаете ее лицо? Лукаво-грустное личико двенадцатилетней девочки, с началом улыбки и даже — усмешки: над собой? над нами? («Je veux être Son joujou: Sa petite balle… Je veux qu’ll passe sur moi tous Ses caprices… Jésus a rejeté Sa petite balle…») [1631] Это — отталкивает, но последнее слово: — Je passerai tout mon ciel à secourir la terre [1632] — не только восхищает, но совозносит, с ней, на тý высоту. (Tout mon ciel — как: tout mon temps…) [1633] Эта маленькая девочка могла быть поэтом, и еще больше: grande amoureuse: [1634] это Марианна д’Альваредо полюбившая — вместо прохожего француза — Христа. Я знаю эти ноты. Ариадна, достаньте и прочтите: — La vie de Ste-Thérèse de l’Enfant Jesus, écrite par elle — même (Office Central de Lisieux — Calvados) — с безумно-безвкусной обложкой «du temps» [1635] (1873–1897, но все то же лицо 12-летней девочки, вдвое младшее своей молодости.)

…Не думайте queje tombe en religion [1636] — я была бы не я — этого со мной никогда не будет — у меня с Богом свой счет, к нему — свой ход, который мимо и через — над моей головой (как сказал поэт Макс Волошин обо мне, 16-летней) двойной свет: последнего язычества и первого христианства — а может быть, как я сама сказала — двадцати лет:

— Ожидаю: Ариадна! мы должны еще встретиться на этой земле, в этой части света. Думайте. Помните что если Вы будете в Париже, мы открыто можем встречаться: я (тьфу, тьфу не сглазить!) на полной свободе, даже не (тьфу, тьфу!) à la disposition, [1638] — хожу ко всем и ко мне все ходят. Бояться меня нечего, но м. б. — и говорить (по семейным соображениям) об этих встречах — если будут — не для чего, — зачем смущать? Окружающий Вас мир живет общественным мнением. Ну, Вам виднее будет, если это «будет» — будет.