Я слышу все Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967

Я очень винюсь перед Вами, что так задержал, по разным причинам, с прочтением очередной (5-й) части Вашей книги.

Теперь я ее прочел, многое здесь на уровне лучших страниц предыдущих частей, многое мне не просто не нравится, но вызывает серьезные возражения по существу (как, впрочем, и у многих соредакторов).

Однако я не спешу беспокоить Вас подробным высказыванием моих замечаний, главным образом по той причине, что, как выяснилось, в этом году мы уже не сможем, к сожалению, начать печатание этой части [991].

Кроме того, в ближайшие дни я на несколько дней уеду в Смоленские края по совершенно неотложным делам.

Таким образом, надеюсь встретиться с Вами не ранее 20-х чисел.

С неизменным уважением

Впервые. Подлинник — РГАЛИ. Ф.1702. Оп.9. Ед.хр.79. Л.121.

Москва, 2 окт<ября 19>62

Дорогой Илья Григорьевич, — в июне прошлого года мы с Вами говорили о том, как помочь О.В.Ивинской [992] и ее дочери. В тот раз удалось перевести их в лагерь с более человеческими условиями, а этой осенью Ира Емельянова (дочка Ивинской) вернулась в Москву. Здесь ее прописали, устроили на работу и даже вернули в институт. С помощью Иностранной комиссии Союза писателей ей удалось даже избежать встречи с иностранными корреспондентами (она очень этой встречи боялась).

Но теперь во всей остроте встает новая проблема, и тут, я боюсь, без Вашей помощи не обойтись.

В очень трудном положении находится сама Ольга Всеволодовна. Она осталась одна, без дочери. Она больна, истощена, а посылки в лагерь отменены.

В августе ее навещал сын и говорит, что она находится в состоянии последнего отчаяния, а, главное, очень больна.

Я прошу Вас, Илья Григорьевич, если можно, повидайте Ирину Емельянову [993] и выслушайте ее.

Если Вы, узнав обо всем подробнее, посоветуете, как нам следует действовать дальше, чтоб не сделать ложного шага, я буду Вам очень благодарна.

Уважающая Вас

Впервые. Подлинник — соброние составителя.

О постоянстве контактов Ф.Вигдоровой с ИЭ свидетельствует ее недатированная (примерно того же времени) записка О.Г. и А.Я.Савичам: «Дорогие, забегала и не застала. Между тем — соскучилась. Очень. И дело есть. 1) Надо сказать Илье Григорьевичу, что после обсуждения в университете его мемуаров трех студентов исключили. Фамилии узнаю. 2) Вернулась из Новосибирска Елена Сергеевна Вентцель, разговаривала с Ляпуновым. Ляпунов сказал: „Я проверил по правдинской подшивке, в 44-м году в статье Эренбурга „Убей немца“ были слова „Убей немчонка““. Молодой аспирант, присутствовавший при разговоре, эти слова подтвердил. Дело стоит того, чтобы в какой-то части мемуаров дать им по морде и сказать, что этого не было и быть НЕ МОГЛО. Целую Вас и очень хочу видеть. Ф.». В п.2 этой записки речь идет об инсинуации сибирского математика А.А.Ляпунова, обвинявшего ИЭ, вслед за Геббельсом, в призыве к уничтожению германского населения (в указанной Ляпуновым подшивке такой статьи ИЭ нет; в статье «Убей!» — Красная звезда, 24 июля 1942 г. — речь шла о немцах-оккупантах, вторгшихся в СССР с оружием в руках).

Москва, 22.Х <19>62

Дорогой Илья Григорьевич!

1) Очень расстроилась, услыхав, что уезжаете до вечера о Марине и не будете выступать, — а сейчас так рада, что вечер переместили на 25-ое и что будете читать о М<ари-не> вступительное слово [994].

Читать стихи будут, верно, плохо — самодеятельность — иду только из-за Вас и зову всех всех друзей только п<ото-му>, ч<то> Вы будете.

2) Давно хочу Вас спросить, знали ли Вы жену Paul Elouard Grindel, Галю [995]? Это моя подруга, и я в 27 г. была у них. С 28 г. я о ней ничего не знаю. Жива ли она? Об Elouard я пишу в м<оих> воспоминаниях о Горьком [996] (сдала их в Архив Горького для — через несколько лет тома воспоминаний о нем). Мы говорили — Галя, Elouard и я — с утра до ночи, я им рассказывала о Марине. Прекрасный собеседник, умный, тонкий человек. Если знаете что-нибудь о Гале — была бы рада услыхать о ней.

Сердечный привет.

Желаю Вам сил и сил, отдыха, бодрости, радости.

Впервые. Подлинник — собрание составителя.

Москва, 19. XI. 1962

Дорогой Илья Григорьевич!

Запоздало благодарю Вас за добрые слова о Марине, радуюсь, что ее посмертное вступление в русскую литературу началось Вашими словами — в Лит<ературном> Музее. Тронуло меня Ваше сожаление о неудачной последней с ней встрече, упомянутое и 3 года назад, в 1959-м, в Вашем разговоре со мной: значит, годы этого Вашего сожаления не коснулись [997].

Вот на этом я строю мое письмо к Вам. Дорогой Илья Григорьевич! Я совершенно уверена и говорю об этом с цветаевской прямотой, что единственное, что Вы можете сделать для памяти Марины, для Вашей, еще живой дружбы с ней — это прочесть мои воспоминания о нашем детстве и юности.

Подождите, не негодуйте — дочтите.

Я знаю, что то чтенье доставит Вам радость. И знаю, что это — Ваш долг по отношению к Марине. Знаю Вашу непомерную занятость, необходимость бережности к Вашему здоровью, утомленности, возрасту — Вы еще, кажется, на 3 года старше меня (мне 68).

Но ведь и Вы и я любим Марину. И если я преодолеваю мою, тоже очень большую усталость от всего перенесенного в разлуке с Мариной, и пишу (без надежд вскорости отдать труд в печать), пишу из последних сил, то первый читатель, которого я бы хотела и считаю вправе иметь — Вы. Вы должны прочесть эти Воспоминания. «Когда смогу, прочту?» так Вы написали около 2-х лет назад. Но будущее не в нашей власти. Что мне за радость, если Вы прочтете их после меня? (Ведь и я хочу радости от этого Вашего прочтения их! Только радости, ничего делового я от Вас не прошу и не жду, никаких «устройств» этой вещи, протекций и проч., — только чтоб Вы узнали Маринину жизнь. Ведь никто кроме меня Вам (и никому) ее не расскажет.

Я хвораю, ухудшается и сердце и зрение, его всего 2¹/₂ — 3 %, у одного глаза нарушена сетчатка. Я спешу, как Гриновская «бегущая по волнам», закончить хоть юностью, до 1911 г., Марининым: «Когда над лесом и над полем / Все небеса замрут в звездах / Две неразлучных к разным долям / Помчатся в разных поездах» [998].

Если выживу и буду видеть — продолжу наши встречи с М., с 1912-27, после замужества, и о переписке с 27–37, и о моей поездке в 1960 г. в Елабугу, искать ее могилу, и обо всем, что узнала о ней здесь, о ее 39–41 гг.

В этом году, услыхав от читавших мои Воспоминания в машинописи, Литературный Музей предложил мне сдать для их архива один экземпляр, что я сделала — первые 412 стр<аниц>(у Вас, кажется, есть менее 300 стр.). Теперь я сдаю им еще 2 части, 180 стр. (до 1909 г., Марининого 17-ти и моего 15-летия, всего около 590 стр. И вот я не знаю, что же мне делать с Вами: присылать Вам все эти, за 2 года дописанные части (сколько же, сколько я передала Вам в 1 раз) или не присылать?