В сутках двадцать четыре часа

От цигарок вроде теплее стало. На Таганке хлопнули два выстрела. Взяв винтовки наизготовку, милиционеры прислушались.

— Наверное, чекисты, — предположил Егор, — давеча на грузовике туда промчались. Скажу тебе, Семен, служба у них похлеще нашей. Беспрестанно днем и ночью воюют с контрой. А мы тем временем, — Егор кивнул в сторону особняков, — купцов и всяких буржуев охраняем.

— Всему свое время. Дай срок, и до толстосумов доберемся.

— Так-то оно так, только охранять буржуев нечего. От них добра не жди.

— Арестовать купца только за то, что он купец, тоже нельзя. Он не убивец.

Прислушиваясь к звукам засыпающего города, милиционеры помолчали. Вспыхивали красные огоньки их цигарок. Выбросив за перила окурок, Егор с шумом вдохнул влажный воздух, пропитанный запахами снега и весны.

— По всем приметам в этом году весна будет ранняя. Грачи по насту еще прилетели. Лед посинел, и солнышко хорошо греет, не сегодня завтра Москва-река вскроется… А мужики у нас в Демидкове на пасху, пожалуй, отсеются. Завидую им. Выйдешь в поле, а от земли такой дух идет, аж голова хмелеет. Сам знаешь, Семен, какой сон в окопе, а чуть глаза закрою — так и снится, будто иду за плугом, а Домна погоняет гнедого…

— Ты навроде меня, Егор, из окопов спешил к земле, а, считай, опять на войну попал. Дела! И однако, — философски заметил Пекалов, — ты счастливый. Здоровым с войны пришел, жена тебя дожидалась, сын, дочь растут, хозяйство имеется, а у меня никого не осталось. Ты вот все твердишь, Егор Петрович: весна, светлый праздник… А ежели у крестьянина нет ни семян, ни коня — тогда как?

Четыре часа патрулировали милиционеры. Известное дело, апрель не май — холоду хоть отбавляй. Продрогли на ветру в шинелях. Свернули на Пятницкую.

Егор беспокоился, отпустят ли его на посевную в деревню. Комиссар вроде обещал…

— Я так думаю, Семен: Советская власть поможет мужикам семенами. Без хлеба нам не продержаться против мирового капиталу. Как думаешь?

— Надо бы кулаков тряхнуть. Зерна у них изрядно спрятано.

— Надо будет — и тряхнем! Не может того быть, чтобы бедняков в беде оставил товарищ Ленин.

В дежурной части комиссариата за столом сидел младший помощник по наружной охране, читал «Правду». Из «бывших», но был человеком деловым и обходительным.

— Здравствуйте, Швырков! Как дела на участке? — отложив газету, спросил он.

— На Таганке чекисты немного постреляли, а так тихо, — ответил Егор, по старой солдатской привычке чуть было не назвав дежурного «вашим благородием». Вот было бы смеху!

— Можете идти отдыхать, разумеется, не снимая обмундирования.

Дежурный мог и не говорить об этом, милиционеры сами знали, что после смены каждый из них находится в оперативном резерве. В готовности по первому сигналу тревоги прибыть на место происшествия.

Чекистам стало известно, что на одной из подмосковных станций стоит вагон с мукой. Сопровождают его человек двадцать анархистов, в основном матросы, вооруженные винтовками, револьверами и пулеметом «максим». Представителей власти к вагону не подпускают. Начальника станции избили. Задержали пассажирский поезд и требуют, чтобы их вагон прицепили к составу.

Оперативная группа милиции по тревоге срочно выехала на станцию. Операцией руководил Старостин.

Егор с ним не встречался с тех пор, как из милиции Старостина перевели в Московскую Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией.

В кожанке, военной фуражке, с маузером в деревянной кобуре на боку, он мало чем отличался от других сотрудников ЧК. Старостин по-прежнему был подвижным и веселым, обнял Егора как старого знакомого, расспросил о доме, о семье, о службе. Егор отвечал неторопливо, пристально всматриваясь в выбритое до синевы, исхудавшее, посеревшее лицо друга.

— Что-то ты, Петрович, меня, как невесту, рассматриваешь? — улыбнулся Старостин. — Аль не признал?!

— Очень уж ты отощал, кожа да кости от тебя только и остались.

— Это правда, на перинах валяться некогда. Как ребята ваши? Надежные?

— Им не впервой, не волнуйся.

— Однако смотрите в оба.

На станции было безлюдно. У платформы красовалась размалеванная теплушка. На ее стене аршинная надпись: «Анархия — мать порядка». По перрону в лихо заломленных бескозырках прогуливались пятеро «клешников».

Старостин с двумя чекистами подошел к ним, предъявил документы. Потребовал позвать старшего. Минут через пять в окружении «свиты» появился высокий моряк в мичманке.

— Кто спрашивал? Я старший, — представился он. — Пошто братву беспокоишь?

— Я уполномоченный Московской ЧК. Именем Советской власти требую сдать оружие и освободить вагон.

— А мы с Советской властью не воюем — это вам известно. Как представители свободной партии анархистов подчиняемся только своему центру. По какому праву задерживаете нас? — с вызовом спросил анархист.

— По праву революции, как спекулянтов!

— А это видели? — анархист показал Старостину дулю. — Сунетесь, как куропаток, посечем, — пригрозил он. — А ты, гражданин хороший, — крикнул главарь начальнику станции, молча наблюдавшему из приоткрытой двери за разговором, — если сей минут не дашь паровоз, пойдешь к праотцам! — Анархисты громко засмеялись. — Прощайте, товарищи чекисты, мне некогда с вами разговоры разговаривать.

Матрос повернулся, дав понять, что разговор окончен вразвалочку направился к вагону. «Свита», подметая широченными брюками перрон, последовала за ним. И Старостин понял, что вести переговоры с анархистами — дело пустое, добром не кончится, а дать бой на станции он не решался. Рискованно.

— Что если вагон отогнать подальше от станции? — предложил Егор.

— Дело говоришь, — оживился Старостин. — Позови-ка машиниста и сцепщика. Да так, чтобы об этом матросы не пронюхали.

Вскоре пришли машинист, пожилой человек в замасленной форменной фуражке, и сцепщик — сутулый, худощавый, совсем еще молодой. Машинист не спеша, обтерев ветошью руки, поздоровался со Старостиным.

— Сможете незаметно подать теплушку к лесу и там отцепить? — спросил Старостин.

Немного поразмыслив, машинист кивнул:

— Раз нужно, сделаем.

— Тогда минут через десять начинайте маневрировать, — попросил Старостин.

Чекисты медленно прошли по перрону. Анархисты, проводив их взглядами до ворот, успокоились.

Пока паровозная бригада маневрировала составом, оперативная группа устроила засаду там, где машинист должен был оставить вагон.

Из теплушки доносилась музыка. Несколько голосов пели под гитару. Но когда паровоз стал подавать вагон к лесу, пение прекратилось. По пояс высунулись двое в тельняшках и что-то закричали машинисту. Но было уже поздно: паровоз, дав короткий гудок, утащил остальной состав на станцию. Вагон с анархистами остался на путях, окруженный со всех сторон чекистами.

Матросы высыпали с винтовками и револьверами в руках. Вид у них был воинственный.

— Клади оружие! — зычно скомандовал Старостин из засады. — Огонь открываем без предупреждения!

Поняв бесполезность сопротивления, анархисты сложили оружие.

Старостин с Егором Швырковым поднялись в вагон. Он весь был забит мешками с мукой и ящиками с салом.

…У Егора имелись на счету и другие боевые дела. С Семеном Пекаловым они захватили главарей банды Николая Клестова в одном из притонов. За эту операцию их наградили юфтевыми сапогами…

Да разве все упомнишь!.. Егор задремал, однако заснуть не смог. Все думал — сумеет ли попасть на сев в Демидково. Он плотнее натянул на голову шинель, пытаясь согреться. Рядом спокойно дышал во сне Семен. «Не забыть бы завтра набить к сапогам подметки», — вспомнил Швырков, уже засыпая.

В тот весенний день Швырков и Пекалов заступили на пост. Это очень важный пост. Без него обойтись нельзя — рядом располагался Устьинский рынок. А на Устьинском обычно сбывали краденые вещи, купленные по дешевке в воровских притонах, продавали поношенные дворянские сюртуки и вицмундиры, солдатские сапоги, купеческие картузы и портянки…