Несколько слов об Ренане

Но, спустя нѣсколько времени, Аміель уже не такъ спокойно оцѣниваетъ этотъ удивительный дилеттантизмъ, а произноситъ надъ нимъ суровый приговоръ:

«15-го авг. 1871 года- Прочелъ во второй разъ La vie de Jesus Ренана. Характеристично въ этомъ анализѣ христіанства то, что грѣхъ не играетъ въ немъ никакой роли. Между тѣмъ, если что-нибудь объясняетъ успѣхъ Благой Вѣсти между людьми, то именно то, что она приносила избавленіе отъ грѣха, однимъ словомъ, спасеніе. Слѣдовало бы, однако же, объяснять религію религіозно и не увертываться отъ средоточія своего предмета. Это не тотъ Христосъ, который составлялъ силу мучениковъ и который отеръ столько слезъ. У автора не достаетъ нравственной серіозности, и онъ смѣшиваетъ благородство со святостію. Онъ говоритъ Какъ впечатлительный художникъ о трогательномъ предметѣ, но его совѣсть, повидимому, не заинтересована въ вопросѣ. Развѣ можно смѣшать эпикуреизмъ воображенія, отдающагося прелести эстетическаго зрѣлища, съ терзаніями души, страстно ищущей истины? Въ Ренанѣ есть еще остатокъ семинарской хитрости; онъ изъ священныхъ шнуровъ дѣлаетъ петли, которыми давитъ. Можно, пожалуй, допустить эти презрительныя нѣжности въ отношеніи къ какому-нибудь духовенству, болѣе или менѣе коварному, но передъ искренними душами слѣдовало бы держаться нѣкоторой болѣе почтительной искренности. Пересмѣивайте фарисейство, но соблюдайте прямоту, Когда говорите съ честными людьми» [8].

Это совершенно справедливо, и сказано мѣтко и сильно. Недостатокъ нравственной серіозности, недостатокъ прямоты и искренности — вотъ глубокій порокъ Ренана. Но конечно, не весь Ренанъ въ этомъ порокѣ; конечно, въ то же время онъ всячески старается добиться отъ себя именно нравственной серіозности и искренней прямоты, но только никогда не можетъ этого вполнѣ достигнуть; онъ ищетъ Бога, но часто лишь теряется въ пустотѣ, онъ безпрестанно пускается въ откровенность, но часто лишь доходитъ до границы, за которой начинается цинизмъ. Онъ не можетъ воздерживаться отъ колебанія, и въ этихъ безпрерывныхъ и иногда очень странныхъ колебаніяхъ — его слабость и, вмѣстѣ, его сила. Если мы разгадаемъ ихъ секретъ, то съумѣемъ найти и много добраго въ усиліяхъ этого гибкаго ума. Но, во всякомъ случаѣ, Ренанъ весь высказался, и не слѣдуетъ предполагать въ немъ какой-нибудь скрытой глубины.

VIII

Отвѣтъ Ренана Аміелю

Въ 1884 году, черезъ два года послѣ выхода книги Аміеля, Ренанъ написалъ большой разборъ этой книги и тутъ отвѣчаетъ на мѣста, въ которыхъ она касается его самого.

Можно думать, что Ренанъ почувствовалъ себя задѣтымъ за живое. Весь его разборъ написанъ какъ будто съ желаніемъ не оцѣнить, а уронить Аміеля въ глазахъ читателей. Достоинства Дневника были съ великимъ мастерствомъ анализированы въ статьѣ Шерера, приложенной къ Дневнику въ видѣ предисловія. Ренанъ ничего почти не говоритъ объ этихъ достоинствахъ, а пользуется книгой только для того, чтобы объяснить, почему Аміель ничего не успѣлъ сдѣлать въ литературѣ, и даже будто бы не отличался искусствомъ писанія. Между тѣмъ, самый этотъ Дневникъ есть, конечно, не малое пріобрѣтеніе французской литературы, а изящество и легкость, съ которою въ немъ выражаются почти неуловимыя мысли, — выше всякихъ похвалъ.

Но главное содержаніе статьи Ренана есть, очевидно, оправданіе себя, отстаиваніе своихъ сочиненій. При этомъ онъ ничуть не думаетъ утверждать, что Аміель ошибся въ своей характеристикѣ и приписалъ ему непринадлежащія ему черты. Нѣтъ, у Аміеля все точно. Но Ренанъ доказываетъ, что Аміель напрасно осуждаетъ эти черты, что онѣ вовсѣ не дурны, а скорѣе очень хороши. Напримѣръ:

«Аміель негодуетъ, что иногда, говоря о такихъ предметахъ, я даю мѣсто улыбкѣ и ироніи. Но, право! въ этомъ случаѣ я считаю, что веду себя довольно по-философски». И т. д.

Въ другомъ мѣстѣ: «Состояніе души, которое Аміель презрительно называетъ эпикуреизмомъ воображенія, можетъ быть, вовсе не дурной пріемъ. Веселость имѣетъ въ себѣ нѣчто очень философское» и проч.

Еще одно мѣсто: «Пересмѣивайте фарисейство, но соблюдайте прямоту, когда говорите съ честными людьми, говоритъ мнѣ Аміель съ нѣкоторымъ гнѣвомъ. Боже мой! Какъ часто честные люди подвергаются опасности стать фарисеями, сами того не зная!» и т. д. [9].

По всѣмъ этимъ и другимъ подобнымъ вопросамъ, разсужденія Ренана очень возбудительны, и на нихъ можно бы съ удовольствіемъ остановиться. Но мы поспѣшимъ съ главному вопросу, къ той точкѣ, гдѣ, какъ намъ думается, всего глубже выразилась противоположность двухъ писателей. Ренанъ пишетъ:

«Въ особенности его (Аміеля) занимаетъ и опечаливаетъ грѣхъ, его, лучшаго изъ людей, который меньше всякаго другаго могъ знать, что это такое. Онъ очень меня упрекаетъ, что я на этотъ предметъ не обращаю достаточнаго вниманія, и онъ дважды или трижды спрашиваетъ себя: „Куда же Ренанъ дѣваетъ грѣхъ?“ Скажу то, что на дняхъ говорилъ [10] въ моемъ родномъ городѣ: мнѣ кажется, я дѣйствительно вовсе его упраздняю». (Стр. 369, 370).

Да, грѣха Ренанъ не признаетъ. Собственно на эту тему и написана вся его статья объ Аміелѣ, на тему о сущности и происхожденіи зла и о томъ, какъ достигнуть спасенія отъ золъ внѣшнихъ и внутреннихъ. Относительно грѣха, Ренанъ отзывается больше всего — незнаніемъ и непониманіемъ, и рѣшительно проповѣдуетъ оптимизмъ, то-есть, что жизнь не содержитъ въ себѣ никакого кореннаго зла. «Возстановленіе христіанства на основаніи пессимизма», — замѣчаетъ онъ, — «есть одинъ изъ поразительнѣйшихъ симптомовъ нашего времени» (стр. 375); и ему этотъ симптомъ страненъ и непріятенъ. Онъ, со своей стороны, тоже желаетъ религіозности, но говоритъ: «по-моему, тотъ религіозенъ, это доволенъ Господомъ Богонъ и самимъ собою» (стр. 373).

Мы не будемъ входить въ подробности этой аргументаціи, какъ она ни «возбудительна»; лучше мы прямо приведемъ заключительный выводъ Ренана. Вопросъ о грѣхѣ и злѣ есть вопросъ о нашей нравственности, и отъ рѣшенія его зависятъ правила нашей жизни, опредѣленіе ея высшаго блага. Ренанъ, въ этомъ отношеніи, рѣшительно заявляетъ слѣдующее:

«Аміель съ безпокойствомъ спрашиваетъ: что же спасаетъ? О, Боже мой, спасаетъ то, что даетъ каждому побужденіе жить. Средство спасенія не одно и то же для всѣхъ. Для одного это — добродѣтель; для другаго — жажда истины; еще для другаго — любовь къ искусству; для многихъ — любопытство, честолюбіе, путешествія, роскошь, женщины, богатство; на самой низшей ступени — морфинъ и алкоголь. Люди добродѣтельные находятъ свою награду въ самой добродѣтели, а тѣ, кто не добродѣтеленъ, имѣютъ на свою долю удовольствіе» (стр, 382).

Вотъ, я думаю, наихудшая страница во всѣхъ сочиненіяхъ Ренана; почти совѣстно указывать на нее надъ только-что закрывшеюся могилою писателя, у котораго столько превосходныхъ страницъ. Можно бы и эту страницу назвать превосходною, но только еслибы можно было принять ее за иронію, за насмѣшку надъ извѣстными нравственными понятіями, — еслибы, напримѣръ, Ренанъ обратился съ этими словами къ своимъ любезнымъ парижанамъ и сказалъ имъ: вотъ вѣдь вся ваша нравственность. Но, къ несчастію, тутъ ироніи нѣтъ. Бѣда въ томъ, что люди, съ увлеченіемъ предающіеся ироніи и насмѣшкѣ, если даже сперва и хранятъ въ себѣ нѣкоторыя высокія понятія, во имя которыхъ совершается это подсмѣиваніе, то со временемъ, однако, часто становятся совершенно въ уровень со своими насмѣшками, теряютъ способность видѣть дѣло въ его истинномъ видѣ, и если вздумаютъ заговорить прямою рѣчью, скажутъ то самое, что говорили на смѣхъ. Таковъ у насъ былъ Салтывовъ; такъ и Ренанъ заплатилъ любимой имъ ироніи нѣкоторую дань.

По точному смыслу его рѣчи выходитъ, что всеобщій спаситель есть алкоголь. Въ самомъ дѣлѣ, первая черта спасенія, даруемаго религіею и нравственностію} Конечно та, что это спасеніе всѣмъ доступно, что въ этой области часто послѣдніе становятся первыми и первые послѣдними. Ренанъ не хочетъ такого однообразія, но не видитъ, что волей-неволей людямъ придется же отыскивать какой-нибудь единый путь. Множество людей, и безъ совѣтовъ Ренана, стараются «спасаться» посредствомъ «богатства», или «женщинъ», или «роскоши»; но вѣдь на такихъ и подобныхъ путяхъ нѣтъ конца неудачамъ, а для огромнаго большинства людей эти пути спасенія даже совершенно закрыты. Остается намъ, слѣдовательно, только одинъ выборъ: или «добродѣтель», или «алкоголь». Если оба эти средства, какъ увѣряетъ Ренанъ, одинаково приводятъ къ цѣли, то не ясно ли, какое изъ нихъ выберутъ слабые смертные?