Каникулы

Василий Григорьевич Авсеенко

Каникулы

Завтракъ уже поданъ на столъ, но хозяйка еще не вышла. Она сидитъ въ своей комнатѣ, передъ туалетнымъ столикомъ, приставленнымъ въ простѣнкѣ между раскрытыми окнами. Вѣтеръ шевелитъ шторами и иногда вздуваетъ ихъ какъ паруса. Спиртовая лампочка догараетъ, и замирающій голубой язычекъ чуть лижетъ прокоптѣвшія щипцы. Марья Андреевна уже окончила свои ondulations, но ей не хочется покинуть табуретъ передъ зеркаломъ. Она приблизила лицо къ самому стеклу и разсматриваетъ себя въ упоръ близорукими, выцвѣтшими глазами, и зачѣмъ-то проводитъ двумя пальцами то по бровямъ, то надъ бровями. Уже съ четверть часа она такъ сидитъ, и кажется, все разсмотрѣла, до послѣднихъ складочекъ на уголкахъ глазъ, но никакъ не можетъ разстаться съ своимъ мѣстомъ. Собственно, это самое любимое ея занятіе днемъ, и особенно утромъ, когда совсѣмъ нечего дѣлать. Сидитъ, смотритъ въ зеркало, и никогда не соскучится, словно въ первый разъ въ жизни имѣетъ возможность разсмотрѣть себя.

На балконѣ ея мужъ, Павелъ Степановичъ, кончилъ газету, покачался немного въ камышевомъ креслѣ, и почувствовавъ при видѣ накрытаго стола утренній голодъ, выразилъ нетерпѣніе.

– Marie, подано уже! Иди завтракать! – крикнулъ онъ въ окно со вздувшимися шторами.

– Иду! – тягучимъ тономъ отвѣтила Марья Андреевна.

Она встала, прикрыла загашенную вѣтромъ лампочку, дошла до двери, но хватившись носоваго платка, вернулась. Платокъ лежалъ на туалетномъ столикѣ, и поэтому она опять присѣла и стала снова смотрѣть на себя въ зеркало и потрогивать пальцами то кожу на лбу, то прическу.

– Maman, папа ждетъ завтракать! – крикнула изъ сада въ другое окно тринадцатилѣтняя дочка Лиза, сидѣвшая до тѣхъ поръ на скамейкѣ подлѣ гувернантки.

Она поднялась локтями надъ подоконникомъ и заглянула въ комнату. Видъ матери, разсматривающей себя въ зеркало, произвелъ на нее впечатлѣніе священнодѣйствія. Она молча, съ глубокимъ интересомъ стала смотрѣть, какъ это происходитъ – хотя, собственно, ничего не происходило.

Павелъ Степановичъ сталъ быстро ходить взадъ и впередъ по балкону, обдергивая парусинный пиджачекъ и шевеля пальцами кончикъ бороды.

– Что же нейдутъ завтракать? – покрикивалъ онъ нетерпѣливо. – Удивительно, право, какъ всѣ распускаютъ себя на дачѣ. Въ чемъ дѣло? Почему? И безъ того часомъ позже подаютъ…

– Володя дома? – спросила Марья Андреевна дочку.

– Не знаю… нѣтъ, не видала, – отвѣтила та, продолжая сосредоточенно созерцать зрѣлище нескончаемаго сидѣнья передъ зеркаломъ.

Въ ней уже просыпались женскіе инстинкты, и она начинала понимать наслажденіе, которое испытывала мать. Она и сама иногда, среди дня, станетъ передъ большимъ зеркаломъ въ гостиной, стоитъ и смотритъ, молча, серьезно, долго, пока кто-нибудь не войдетъ.

Узнавъ, что Володи еще нѣтъ, Марья Андреевна взяла другое зеркало, поменьше, и стала разсматривать себя въ него сзади, повернувшись спиной къ туалету. Лиза совсѣмъ влѣзла на подоконникъ и слѣдила, какъ въ обоихъ зеркалахъ отразился дивно расчесанный затылокъ мамаши.

– Marie, когда же наконецъ? – послышался совсѣмъ сердитый окрикъ мужа, и его недовольное лицо показалось изъ-за отодвинутой шторы.

– Иду, – отвѣтила съ легкимъ вздохомъ жена.

Всѣ, наконецъ, усѣлись за столъ. Какъ разъ въ эту минуту на ступенькахъ балкона поднялась фигура юноши въ гимназическомъ кителѣ.

– Каждый разъ ты опаздываешь! Хоть говори, хоть не говори! – проворчалъ Павелъ Степановичъ.

Володя приблизился развинченной походкой, кинулъ фуражку, поздоровался съ отцомъ, поцѣловалъ ручку матери, и подвинувъ стулъ, обрушился на него такъ, какъ крючники кидаютъ мѣшки на телѣгу. Онъ толкнулъ при томъ столъ, задѣлъ локтемъ сестру, и хватилъ рыжими сапогами по ногамъ отца.

– Что это, мой милый, ты садиться разучился? ходить разучился? Откуда у тебя такія манеры взялись? – снова заворчалъ отецъ, подбирая ноги. – Ужасъ, ужасъ, до чего этотъ молодой человѣкъ распустился на дачѣ, – обратился онъ къ женѣ. – Обрати, пожалуйста, вниманіе на его костюмъ: китель весь измятъ, зеленыя пятна отъ травы, сапоги точно у бродяги. Дуняша, почему вы не чистите сапоги молодому барину? – перенесъ онъ свои недовольныя замѣчанія къ горничной.

– Помилуйте, когда же ихъ чистить? Владиміръ Павловичъ никогда съ вечера ихъ за дверь не выставятъ, а утромъ не допросишься. Надѣнутъ нечищенные, да такъ и ходятъ, – объяснила Дуняша.

– Вѣдь это неряшество! – проворчалъ Павелъ Степановичъ. – Меня ужасаетъ, именно ужасаетъ подобная распущенность.

Володя, сидя совсѣмъ бокомъ, такъ что Лиза осторожно все отодвигалась отъ него, провелъ рукой по мокрому лицу.

– Лѣтомъ что же тамъ соблюдать еще, – проговорилъ онъ своимъ страннымъ, переломленнымъ голосомъ, не то дискантомъ, не то басомъ.

– Опрятность и приличныя манеры надо всегда соблюдать, для этого нѣтъ особыхъ сезоновъ! – наставительно замѣтилъ отецъ.

Гимназистъ на это только подкинулъ головой, дескать: слышалъ я, слышалъ! – и потянулъ къ себѣ блюдо, опрокидывая стаканы и морща скатерть. Наваливъ на тарелку весьма изрядную порцію, онъ принялся съ жадностью ѣсть.

Павелъ Степановичъ сохранялъ недовольный видъ. Ему претило «разгильдяйство», въ которое, по его наблюденіямъ, втягивался сынъ. Да и не сынъ только: онъ и въ дочери замѣчалъ какое-то не нравившееся ему упрощеніе манеръ, охоту знакомиться со всѣми дачными дѣвчонками, невниманіе къ замѣчаніямъ француженки. И жена тоже распустилась, не смотрѣла какъ слѣдуетъ за порядкомъ въ домѣ, и хотя проводила цѣлые дни передъ туалетнымъ столикомъ, но если не собиралась никуда выйти, то оставалась въ ночной кофточкѣ. Этой ночной кофточки, при раздѣланной до послѣдняго волоска прическѣ, онъ не могъ равнодушно видѣть. «Манера русской кокотки», выражался онъ мысленно.

– Ты не забылъ, надѣюсь, что тебѣ переэкзаменовка предстоитъ? – обратился онъ къ сыну.

– Что-жъ такое переэкзаменовка? Я приготовлюсь. Сегодня праздникъ, – возразилъ Володя.

Онъ уже наѣлся, и теперь опять сидѣлъ бокомъ, и въ нетерпѣніи болталъ подъ столомъ ногою. Марья Андреевна мѣдленно поднялась.

– Пойдемте въ паркъ? – бросила она гувернанткѣ. – Потомъ приходите къ вокзалу, я буду тамъ. Надѣньте Лизѣ бѣлое платье съ кушакомъ.

Володя подошелъ къ стоявшему тутъ-же велосипеду, осмотрѣлъ его, но потомъ раздумалъ на немъ ѣхать. Вмѣсто того онъ прошелъ въ свою комнату и схватилъ тамъ какой-то учебникъ.

Ему вдругъ захотѣлось показать, что онъ вовсе не лѣнтяй, что ему и въ праздникъ ничего не стоитъ заняться. Недовольный тонъ отца уязвилъ его. Онъ находилъ несправедливымъ такое отношеніе. – «Чего отъ меня хотятъ? – думалъ онъ. – По математикѣ я первый ученикъ. Вотъ латынь эту, да гречиху (у нихъ такъ называли греческій языкъ) я дѣйствительно не люблю, это правда. Ну, а приготовиться къ переэкзаменовкѣ все-таки могу».

Съ грамматикой подъ мышкой, онъ сошелъ въ садъ, пробрался въ свой любимый уголокъ у рѣшетки, растянулся на травѣ и сталъ зубрить.

Прошло нѣсколько минутъ. Вдругъ до него долетѣли знакомые голоса, – ближе, ближе. Онъ приподнялся и заглянулъ сквозь рѣшетку. Такъ и есть: Соня и Варя Леденцовы идутъ мимо дачи, громко разговаривая и смѣясь. Ножки ихъ быстро мелькаютъ изъ-подъ коротенькихъ платьевъ, зонтики цѣпляются за вѣтви акацій.

Володя всталъ совсѣмъ, отшвырнулъ книгу въ траву, подошелъ вплотную къ рѣшеткѣ и произнесъ:

– Здравствуйте! Куда это вы спѣшите?

Барышни вздрогнули, но не остановились, и старшая отвѣтила на ходу:

– Далеко!

– Въ паркъ?

Ни та, ни другая не отвѣчали на это и чему-то разсмѣялись.

Володя посмотрѣлъ имъ вслѣдъ, на ихъ круто-заплетенныя косы и мелькавшія ботинки, постоялъ въ нерѣшимости, потомъ энергически осадилъ фуражку на затылокъ, и пустился догонять ихъ.

На поворотѣ въ паркъ онъ уже поровнялся съ Соней, и пошелъ рядомъ.

– Я съ вами погуляю немножко, – сказалъ онъ, и бокомъ, не оборачиваясь, протянулъ имъ руку.