Герои «безгеройного времени»

Таким образом, в сенсационной оболочке межпланетного путешествия мы находим, по существу, религиозное учение - пусть даже эклектичное и эпигонское, - где роль богов исполняют посланцы иных миров. И миллионные тиражи Адамского - это миллионные тиражи отчаяния, упований, надежд на разрешающую власть чуда, коль скоро другой надежды нет.

Было время, когда духовная свобода - а значит, и свобода от власти чуда - была завоевана как высшее благо и надежда человечества. Просветители рассчитывали переустроить мир на основах человеческого разума; французская революция выдвинула девиз Свободы, Равенства и Братства. Могущество науки казалось безграничным, а цель - материальное благополучие для всех, за которым последует духовный расцвет, - окончательной.

Сейчас, на исходе эпохи частной собственности, человек переживает кризис всех своих устремлений и надежд. «Экономическое чудо», далеко не разрешившее все еще первейшую проблему человечества - материальную проблему, - даже там, где оно принесло свои плоды, обнаружило и свое внутреннее противоречие. Высокий уровень производства вместо удовлетворения потребностей повлек необходимость постоянного и бессмысленного увеличения потребностей и создал потребительскую идеологию «общества потребления». В странах самого высокого жизненного стандарта вместо физического голода он принес с собой духовный голод, вместо братства - ужасающую разъединенность и одиночество, вместо ожидаемого торжества идеалов - безыдеальность, усталость, омертвение, цинизм.

Наука, создавшая невиданное могущество техники, позволяющей и даже диктующей разрешение иных вопросов в масштабе всей планеты, лишь усугубила противоречие между кажущейся взаимообусловленностью и взаимосвязанностью человеческих устремлений и воль и действительной властью случайности и хаоса. Буржуазный человек, некогда живший в относительно упорядоченном мире устойчивых представлений, больше не верит в способность разума до конца подчинить себе силы природы или разрешить социальные противоречия; ведь гонка вооружений, достигшая уже самоубийственных для всего человечества размеров, очевидно, противоречит разуму, а кибернетические утопии переходят его видимые границы.

Индивидуалистическая духовная свобода, которая еще вчера оказалась до отчаяния безоружной перед организованным террором фашизма, а сегодня беззащитной ввиду угрозы атомной бомбы, тирании хунты, расовой и классовой ненависти, уже не кажется ни надежной, ни даже желанной.

Современный человек, утративший свои идеалы, изверившийся в возможностях разума, подавленный и обезличенный собственной техникой, отчаявшийся, одинокий и несчастливый, ищет духовной опоры и единения с себе подобными в чем-то, что помимо разума, - не важно, выше или ниже его, в чем-то, что освободило бы его от непосильного груза личной ответственности, которую он не хочет принимать на себя, потому что не в силах ее осуществить. Он ищет опоры в чем-то, что имело бы авторитет высшей и всеобщей силы, не подвластной суждениям разума и доступной лишь вере. Для одних - это просто-напросто сильная власть. Для других - официальная религия. Правда, она потеряла былую силу для всех: разногласия, бунты священников, равнодушие прихожан, всяческое сектантство, разъедающие ее изнутри, свидетельствуют об этом. Но и летающие тарелки - это ведь тоже, в сущности, надежда на небесное вмешательство, смутное упование на чей-то пусть не божественный, но сверхчеловеческий разум, который разом разрешил бы все до неразрешимости обострившиеся противоречия сегодняшней действительности. «Быть может, мы найдем народ, скажем, на Венере, который давным-давно покончил с войнами и установил на своей планете мир, - приводит Мензел слова некоего мистера Ньютона и добавляет уже от себя: - Какая мечта!»

1962

В этом месте книжки должна быть глава о научной фантастике. Но время упущено, и писать ее задним числом уже не имеет смысла.

Когда она была запланирована, то обстоятельство, что научная фантастика приняла на себя в наши дни функцию социального романа, еще не стало общим, расхожим местом. Еще не было столь очевидно, что жанр science fiction - полигон, где испытываются те или иные готовности человека и человеческого общества - на прочность, на стойкость, на упругость, на разрыв.

Казалось бы, из всех жанров научная фантастика с ее сверхроботами, инопланетными чудовищами, внеземными цивилизациями, свободным перемещением во времени и пространстве - наиболее «мифологический» жанр искусства.

Но еще и сегодня не все отдают себе отчет, что истинной сферой фантастического, скорее, может быть назван вполне документальный жанр научных или даже научно-популярных книг, где ученые в доступной форме излагают свои гипотезы, основанные на честном эксперименте и вытекающих из него последствиях.

Я уж не говорю о книге астрофизика И. Шкловского «Земля, вселенная, разум».

Я говорю о том, что известно каждому.

Я не знаю ни одного романа, где был бы с такой непреложностью показан облик иной, нечеловеческой цивилизации, основанной на иных, нечеловеческих принципах абсолютной обезличенности и абсолютной утилитарности, какой вольно или невольно нарисовал Анри Шометт, описывая знакомую нам всем жизнь муравьев и пчел («От пчелы до гориллы»),

Я не знаю ни одного вымышленного рассказа, который с такой наглядностью поставил бы перед нами вопрос о возможности иной цивилизации, основанной на врожденном инстинкте взаимопомощи и коллективности (я сказала бы «гуманизма», но в таком случае пришлось бы ввести термин «дельфинизм»), - с какой поставил его Джон Лилли в своем рассказе о дельфинах («Человек и дельфин»).

Между тем научная фантастика, продолжая как угодно далеко вперед научные открытия сегодняшнего дня, экспериментируя с пространством, временем, искусственным разумом и эмоциями роботов, - в сущности говоря, исследует тревожные проблемы дня сегодняшнего в лабораторных условиях мыслимых, предельных ситуаций.

Ну, конечно, современный бум научной фантастики принес с собой множество разных ее жанров, направлений, ответвлений; ну, конечно, обширная отрасль *** имеет своих очаровательных поэтов, своих умных и трезвых прозаиков, своих проницательных публицистов.

Но в самом общем виде из всех «сенсационных» жанров она меньше всего представляет собой собственно мифологию. Помимо увлекательных сюжетов и занимательных фантазий читатель вполне реалистически старается вычитать из нее свой близкий, свой завтрашний день...

Итак, глава устарела еще прежде, чем была написана. И потому, опустив эту трезвую интермедию, я перехожу к следующему вполне сенсационному и уже бесспорно мифологическому жанру - детективу.

глава 3

И. о. героя - Джеймс Бонд

В этом безумии есть своя система.

Шекспир, «Гамлет»

Я думаю, что нашему читателю имя Джеймса Бонда знакомо главным образом понаслышке. На Западе его знают все, хотя это не космонавт, не центр нападения, не лауреат Нобелевской премии, не премьер-министр, а персонаж вымышленный, плод фантазии писателя Иэна Флеминга и капиталовложений кинопродюсеров Зальцмана и Брокколи.

Иэн Флеминг, бывший офицер морской службы, написавший чертову дюжину, иначе говоря, тринадцать книг о похождениях супершпиона по имени Джеймс Бонд, оказался достаточно удачлив. Но продюсеры Зальцман и Брокколи, отснявшие по мотивам его романов шесть суперфильмов, оказались еще удачливее: их персонаж стал нарицательным. Джеймс Бонд, секретный агент за номером 007 на службе Ее Величества королевы Великобритании, - один из примечательных современных мифов.

Впрочем, мифы обычно по-своему выражают реальную действительность...

Но прежде чем перейти к рассуждениям, я хочу познакомить читателя хотя бы с одним из широко разрекламированных, широкоэкранных и цветных подвигов этого супершпиона: хотя бы «Агент 007 против доктора Но».