Литература мятежного века

Какой блистающий ряд зачинал он собой: Мордюкова, Смоктуновский, Зыкина, Басилашвили, Ульянов - все ранее зело "обиженные" и "обездоленные" советской властью и особенно русским народом, - возалкали буржуазной свободы и прокляли свою родину.

Протекло десять лет капитализации России, наступил новый век, а русская (именно русская, а не российская) интеллигенция все также стоит на росстани дорог. Куда идти? Да, она проявила свою неподготовленность к войне мировоззрений, более того, стала участником разрушения национальной самобытности, проводником западного образа жизни. Она никак не может осознать, что Россия предоставляет особую истинную цивилизацию, и относиться к ней следует не только с гордостью, но и с большой бережливостью. На поверку интеллигенция оказалась неспособной защитить справедливую, разумную и человеческую основу социализма, вырвавшего из нищеты и духовного закабаления огромные пласты народа. Разумеется, это относится не ко всем ее представителям, но что изменилось к окончанию ХХ-го столетия? Опять вереницы "народных", "заслуженных" и "лауреатов", восхваляющих и льстиво смотревших на разрушителей отечества Горбачева и Ельцина, а потом с таким же подобострастием воспевающих нового президента.

В то же время, иные столичные литературные светила и сегодня, когда во всем мире спадает истерия антикоммунизма, продолжают активизировать свои антисоциалистические амбиции, не брезгуя самыми недостойными домыслами. "В одной из... бесед с председателем Союза писателей Валерием Ганичевым меня поразило одно место, - пишет Владимир Бушин. - Он рассказывает, что было создано общество дружбы с болгарами, как крыша для русских патриотов, и их притесняли, их обвиняли в национализме, и чтобы смыть с себя обвинения в чрезмерной русскости, они устраивали заседания своего общества то в Тбилиси, то еще где-нибудь в национальной республике... И вот в 1972 году они летели из Тбилиси в москву. И вдруг, когда пролетали над краснодаром, над Кубанью, Семанов и Кожинов встали и сказали: "Почтим память Лавра Корнилова, погибшего в этих местах..." И это 1972 год. Валерий Ганичев главный редактор крупнейшего и влиятельнейшего издательства "Молодая гвардия", другие тоже немалые должности занимали... Вадим Кожинов позже вспоминал, мол, у него был в шестидесятых годах краткий период диссидентства. Это неправда. 1972 год. И они чтят память лютого врага советской власти (...) Разложение проникло чрезвычайно высоко, и антисоветизм становился моден именно в кругах наших чиновных верхов и интеллигенции, а не в народе... Мне, однажды, Валентин Сорокин, наш поэт, и сопредседатель Союза писателей (с августа с.г. зампред СПСП - Н.Ф.) тот же вопрос задал (...) "Почему так сразу все рухнуло?" Я ему ответил: "Так ты почитай свои даже нынешние стихи, и тем более статьи... Они же антисоветские. Ты изображаешь Ленина черт знает как, Мавзолей изображаешь, как какой-то кровавый волдырь на теле земли. Ты Михаила Горбачева называешь последним ленинцем... Вот поэтому все и рухнуло враз"". ("Завтра", № 28 /451/, 2002). Увы, сегодня немало тех, которые по слову ученого Сергея Кара-Мурзы, "целят в коммунизм - стреляют в русских". Конечно, политические убеждения - дело личной совести, но зачем же прикрывать их патриотическими лозунгами? Размышляя о типе деятеля культуры 90-х годов, Проскурин писал: "Нынешние "подлые времена" жестко поделили всю творческую интеллигенцию, в том числе и писателей, на три категории - это абсолютно скурвившиеся "борцы", которые нынче со смаком плюют в колодец, из коего пили всю свою жизнь с младых ногтей и до седых волос. Можно было бы развернуть эту тему шире и глубже, но не о них сегодня речь. Вторая - это те признанные и всемерно отмеченные "летописцы народной жизни", которые теперь, подобно пресловутой купеческой дочери, и патриотическую невинность пытаются соблюсти, и вполне конкретный материал приобрести. И тут стоит сделать первый шаг. Третья категория - это стоики, не променявшие идеалы на чечевичную похлебку, не продавшие, не предавшие, не пошедшие в услужение е жестокой, циничной и вороватой власти. Их, к сожалению, единицы. Старшие умирают, не сдавшись, молодые еще не подросли".

***

"Число зверя" московский роман. Естественно, автор не мог избежать показа хотя общего вида столицы и ее обитателей - и он сделал это. Портрет, созданный им, далек от лубочной картинки и тех поэтических преувеличений, которыми иные сочинители потчуют сентиментальную часть московской публики. Художник с присущей ему правдивостью и проницательностью показывает таинственное чрево огромного города, а сверх того рисует коллективный образ тех его обитателей, в котором, как в капле воды, отразились негативные, опасные тенденции. Всякий большой город, так же, как и человек, имеет и свою изнанку, и свое парадное лицо: Москва подчиняется все тем же извечным правилам, хотя у нее есть и своя особенность.

В чем состоит эта особенность? От многих других мировых столиц, пишет автор, Москва отличается большей многослойностью и почти фантастической причудливостью в переплетении самых различных видов и слоев уже в самом своем чреве. XX век внес в русскую жизнь невероятные образования и ответвления и в самой человеческой сути и породе, равно как и чудовищные катаклизмы и смещения, поразившие Российскую империю в последнем веке второго тысячелетия. Всяческие ускорения и преобразования породили не только самые новые отношения между людьми, но и поразительные разновидности самих обывателей, никогда ранее не встречавшиеся. Появились целые элитарные сословия партийных, комсомольских, профсоюзных и прочих руководящих чиновников, все всегда знающих, как они полагают, и оттого указывающих, наставляющих и поучающих, как нужно жить и развиваться целому государству. Сие, так сказать, лишь видимый миру слой московского обывателя.

В то же время в этом огромном городе существуют, казалось бы, совсем уж невозможные типы, уже самим своим существованием придающим, по мнению несколько нагловатого обывателя, столичной жизни некий шарм. Подобные типы не несут никакого труда, необходимого для существования. Они нигде и никогда не работали, но всегда могут прикрыться видимостью работы. По всем законам природы они не могли жить, однако же живут, и часто даже неплохо живут. Они не принадлежат к уголовному подполью, но именно на них и выпадает важнейшая роль быть своего рода смазкой всего нейтрального поля, в котором сглаживались враждебные действия и эмоции двух всегда непримиримых категорий - рожденных властью, защищающей саму власть законов и противодействующих им сил. На этой, как бы ничьей полосе сталкивались и гасились самые непримиримые мировоззрения и идеи, что тоже способствовало снятию напряжения в обществе в целом, снизу доверху - и поэтому такой нейтральный слой оберегали инстинктивно как с той, так и с другой стороны... В этом нет ничего необычного - в каждом обществе существуют свои необходимые условности, покоящиеся на извечном приспособлении и традиционном лицемерии.

Движим желанием отыскать мажорные тона и ритмы, художник жадно всматривается в жизнь и нравы города - и не находит их. И от того все настойчивее звучит ирония (проскуринская ирония, тонкая и язвительная), перерастающая порою в сарказм, ранее не свойственный ему... В Москве, городе, особом, где жизнь и работа не останавливается ни днем, ни ночью вот уже в течение многих веков, сама историческая ипостась города лепит духовную суть и образ человека, - было много непостижимого для людей иной, не столичной породы. Несмотря на то, что серединная Россия, колыбель русского народа, становилась все запущеннее и безлюдней, сама Москва неудержимо росла и крепла, она давно уже стремилась не только ввысь, но все глубже и пространнее уходила в землю. Теперь уже и под самой Москвой, как ее опрокинутое отражение, вырастал еще один город со своими дорогами, дворцами, убежищами и своей тайной и явной жизнью, со своими обычаями и обрядами, и никто бы из властей придержащих не решился утверждать, что он контролирует жизнь этого города полностью - в таинственном чреве его из века в век шла своя непрерывная, кропотливая, не зависящая ни от какой смены властей и режимов, глубинная деятельность по наращиванию и укреплению самой души города.