Воспоминания советского посла. Книга 1

— В чем дело? — невольно спросил я.

— Да вот опять на русском фронте неудачи!

Это послужило искрой. Сразу вспыхнул острый разговор. Г. В. Чичерин не без ехидства заметил:

— Неужели вы хотите победы русскому царизму?

— Что значит русскому царизму? — с раздражением воскликнул Кропоткин. — Речь идет не о судьбах русского царизма, а о судьбах человечества… Я прекрасно сознаю все язвы капиталистического общества и, кажется, сделал в своей жизни достаточно для их разоблачения… Но… если германский империализм победит, путь к освобождению человечества от капиталистической скверны сильно удлинится… Поэтому я за победу Англии и Франции, несмотря на то, что их союзником сейчас является царизм.

Чичерин в то время еще не был большевиком. Он еще не порвал формально с меньшевизмом. Но он был решительным противником войны, ибо считал ее империалистической. Чичерин стал возражать Кропоткину, доказывая, что истинный социалист и революционер должен вести борьбу как против германского, так и против англо-французского империализма. Спор с минуты на минуту делался все острее. Лица Кропоткина и Чичерина покраснели, голоса повысились, глаза загорелись враждебными огоньками. Я вмешался и в духе моих тогдашних настроений сказал:

— Пролетариат не заинтересован ни в германской, ни в англо-французской победе, пролетариат заинтересован в своей собственной победе… Вот из чего надо исходить при определении нашей стратегии и тактики!

Кропоткин страшно вскипел и, повернувшись ко мне, резко ответил:

— Все вы больны марксистским догматизмом… Пролетариат, конечно, заинтересован в своей победе, но для этого сначала нужна победа Англии и Франции над Германией… Это необходимая и неизбежная ступень… Поэтому я за войну до конца!.. до конца германского милитаризма!

Дальше спорить было явно бесполезно. Мы с Чичериным встали и холодно простились.

Да, перед нами был настоящий «анархист-шовинист», как в те дни именовал Кропоткина В. И. Ленин.

Что все это означало? Это означало, что, по красочной французской поговорке, мертвый хватал за горло живого. Прошлое и будущее как-то причудливо перемешивалось в груди Кропоткина, создавая резкие колебания, свойственные человеку, находящемуся между двух берегов.

Таков был Кропоткин.

Я все это чувствовал и понимал и потому-то мое личное отношение к нему было проникнуто внутренним раздвоением, не дававшим мне полного удовлетворения от знакомства с этим действительно замечательным человеком.

Когда разразилась Февральская революция, Кропоткин сразу вернулся в Россию. Путешествие от Лондона до Петрограда было тогда трудно и опасно и невозможно без содействия официальных властей. Кропоткин, однако, не захотел — сказалась старая закваска! — воспользоваться помощью русского посольства в Лондоне и обратился прямо к британскому правительству. Его просьба была немедленно удовлетворена. Английские министры предоставили Кропоткину все возможности для проезда в Россию. Они считали, что его присутствие в Петрограде в столь критический момент может быть только полезно для Антанты, парализуя или, по крайней мере, нейтрализуя «интернационалистское» влияние Ленина и его сторонников.

Действительно, все действия Кропоткина в 1917 г. логически вытекали из позиции, занятой им в вопросе о войне. Он поддерживал Временное правительство. Он участвовал в августовском Государственном совещании, где призывал «весь русский народ» раз и навсегда порвать с «циммервальдизмом» и продолжать войну «до победного конца». Он защищал тесный союз с Англией и Францией.

Октябрьская революция привела Кропоткина в состояние внутреннего смятения. Он был слишком благороден для того, чтобы опуститься до антисоветских заговоров и восстаний, в которых тогда принимали участие многие анархисты. Однако он не смог также полностью понять и принять диктатуру пролетариата. Да и как он мог бы? Вся его политически сознательная жизнь прошла под знаком борьбы с идеей такой диктатуры, а в 75 лет люди не меняют своего мировоззрения. И все-таки… Хотя Кропоткин называл большевиков «якобинцами» русской революции, хотя их пути и методы нередко вызывали у него возражения, он считал, что революция, русский народ и все человечество многим обязаны большевикам.

Эти настроения особенно окрепли, когда началась интервенция «14-ти держав» в пользу российской контрреволюции. Кропоткин был ярым противником такой интервенции. В июне 1920 г. по просьбе английской рабочей делегации, приезжавшей в Москву, он обратился с «Открытым письмом» к европейским рабочим, в котором нашла прекрасное отражение его тогдашняя позиция.

«Прежде всего, — говорил Кропоткин в этом любопытном документе, — рабочие люди цивилизованного мира и их друзья среди других классов должны заставить свои правительства совершенно отказаться от мысли о вооруженном вмешательстве в дела России — вмешательстве открытом или замаскированном, в форме военных действий или в форме субсидий различным нациям».

Указывая, что русская революция исторически является продолжением английской революции XVII в. и французской революции XVIII в., Кропоткин заявлял:

«Русская революция, — далее писал Кропоткин, — отнюдь не «пишется случайным эпизодом, вызванным борьбой партий». Нет, русская революция является продуктом «почти целого столетия коммунистической и социалистической пропаганды, начиная с Роберта Оуэна, с Сен-Симона и Фурье». Идею Советов рабочих и крестьян, управляющих политической и экономической жизнью страны, Кропоткин считал прекрасной идеей. Он не хотел лишь согласиться — тут уже сказывался анархизм Кропоткина — с таким положением, когда в Советах господствует только одна партия.

В заключение Кропоткин еще раз призывал европейских рабочих сделать все, что в человеческих силах возможно, для немедленного прекращения интервенции в русские дела [64].

Это был последний взлет великого духа. Смерть уже стояла за плечами Кропоткина. В начале 1921 г. старый революционер заболел воспалением легких. Сначала были надежды на его выздоровление, но скоро обнаружился резкий перелом к худшему. Да и не удивительно: ведь Кропоткину было уже больше 78 лет. В. И. Ленин отправил в Дмитров, где тогда находился больной, группу лучших врачей с наркомздравом Н. А. Семашко во главе. Начался долгий и упорный поединок между наукой и смертью. Борьба шла с переменным успехом, но в конце концов сердце Кропоткина не выдержало: 8 февраля 1921 г. его не стало.

Специальный поезд доставил останки Кропоткина в Москву. Гроб с телом был установлен в Доме Союзов. Московский Совет устроил торжественные похороны старому революционеру…

Я находился в Омске, когда умер Кропоткин. Моя основная работа была в Сибирском революционном комитете, но по вечерам, в порядке совместительства, я писал статьи для «Советской Сибири».

Времена были суровые. Гражданская война и интервенция только что кончились. Октябрьская революция победила, но в стране царила глубокая хозяйственная разруха. Было голодно и холодно. Редакция «Советской Сибири» не отапливалась: не было дров. Сотрудники сидели в шубах. Чернила замерзали в чернильницах. Газета выходила на оберточной бумаге, шрифт был побитый, печать бледная и слепая. Но что все это значило! В душе у нас цвела весна, и перед нашим умственным взором открывались какие-то пьянящие дали: ведь революция восторжествовала над всеми своими врагами!

9 февраля вечером я, как всегда, пришел в газету. Меня сразу вызвал к себе Е. Ярославский, редактировавший тогда «Советскую Сибирь», и молча протянул телеграмму РОСТА: это было сообщение о смерти Кропоткина. Потом Ярославский сказал: