Воспоминания советского посла. Книга 1

Зунделевич еще больше покраснел, а голос у него приобрел какой-то совсем чуждый ему металлический оттенок.

— 17 марта 1881 г. Кибальчич был арестован, а 3 апреля того же года он был казнен — вместе с Желябовым, Перовской, Михайловым и Рысаковым… Умер он с философским спокойствием. Чем же был занят Кибальчич эти роковые 16 дней, которые он провел в Петропавловской крепости? Собственным делом? Подготовкой к суду? Организацией защиты?.. Ничего подобного!.. Эти роковые 16 дней Кибальчич был целиком занят проектом летательной машины, о которой он мне говорил. Адвокат Герард, который защищал Кибальчича на процессе, рассказывал потом, что Кибальчич совершенно не интересовался предстоящим судом, и когда Герард задавал ему какие-либо вопросы, касающиеся предстоящего разбирательства, Кибальчич нетерпеливо отмахивался и говорил: «Ах, это вы уж решите как-нибудь без меня!» Сам он думал только о летательной машине и не хотел тратить ни минуты на что-либо, кроме изготовления ее проекта… Невольно вспоминается старик Архимед с его кругами… И представьте, Кибальчич изготовил-таки свой проект! Он передал его тюремной администрации с просьбой срочно направить на рассмотрение технических специалистов, но что сталось с этим проектом, никто не знает… Я лично, однако, твердо уверен, что в проекте Кибальчича скрывалось великое изобретение и что царская охранка скрыла его от человечества, т. е. попросту ограбила человечество…

«Старый Зунд» подошел к маленькому окошку, единственному окошку в его комнате, открыл его и высунул голову наружу, точно желая освежиться. Потом он вернулся на свой стул и в качестве заключения сказал:

— Вы видите, во всем виноват царизм… Царизм отвлек Кибальчича от его настоящего пути, пути гениального ученого. Царизм лишил мир его изобретения… Царизм убил его…

— Царизм должен быть уничтожен, и он будет уничтожен! — откликнулся я.

Зунделевич вздохнул и с глубоким волнением в голосе сказал:

— Хоть бы дожить до этого времени [65].

П. В. Карпович

Петр Владимирович Карпович был героем нашумевшего в свое время покушения на министра народного просвещения Боголепова.

Конец XIX в. ознаменовался в России быстрым нарастанием массовой революционной энергии, приведшим к взрыву 1905 г. Одним из проявлений этого был широкий подъем студенческого движения. То и дело вспыхивали забастовки учащейся молодежи, на недели и месяцы парализовывавшие работу высших школ. На улицах Петербурга, Москвы, Киева, Харькова, Одессы происходили студенческие демонстрации, жестоко усмирявшиеся казаками и жандармами. Особенно серьезный характер носило массовое избиение студентов 8 февраля 1899 г. в Петербурге. Сотни и тысячи представителей учащейся молодежи арестовывались и ссылались и «отдаленные места Российской Империи». Этот поединок между студенчеством и царизмом захватил внимание всей страны, причем симпатии широчайших кругов народа были на стороне студенчества. Напряжение с каждым месяцем росло. Формы борьбы обострялись. И так как представители интеллигентских движений всегда легко хватаются за оружие индивидуального террора, то нисколько не удивительно, что и теперь такие настроения стали крепнуть среди учащейся молодежи, — тем более, что как раз около этого времени начала формироваться партия социалистов-революционеров, официально включившая в свой арсенал убийство виднейших представителей царской администрации.

Первым ярким проявлением таких настроений был выстрел Карповича. 14 февраля 1901 г. под видом просителя-студента он явился на прием к особенно ненавистному тогда министру народного просвещения Н. П. Боголепову и несколькими пулями из револьвера смертельно ранил его. Карпович был схвачен на месте, приговорен к 20 годам каторги и посажен в Шлиссельбург, где в тяжелых условиях провел ряд лет. Революция 1905 года принесла амнистию, и срок заключения Карповича был значительно сокращен. Из Шлиссельбурга его перевели в Акатуй и в 1907 г. выпустили на поселение. Выйдя из тюремных стен, Карпович сразу же бежал за границу и вступил в «Военную организацию» эсеровской партии. Однако разоблачение провокатора Азефа, стоявшего в центре террористической деятельности эсеров, произвело на него потрясающее впечатление и оттолкнуло от террора и вообще от партии социалистов-революционеров. После различных приключений Карпович попал в Лондон и здесь обосновался в качестве эмигранта.

Высокий, плечистый, с темными волосами и карими глазами Петр Владимирович был воплощением физической силы и здоровья. Его нельзя было назвать красивым, но в лице у него было много благородства и интеллигентности. Карпович жил холостяком, ютился в каком-то дешевеньком пансионе и добывал себе средства к жизни работой массажиста. Когда я встретился с Петром Владимировичем, ему было под 40 [66], и его прежние террористические увлечения к этому времени сильно выветрились и потускнели. Он не порвал официально с эсерами, имел много знакомых в эсеровских кругах, однако к партии социалистов-революционеров Карпович относился в высшей степени критически и обнаруживал большое понимание социал-демократических идей. В частности, он считал, что основой революции должно быть массовое движение рабочих и крестьян. Карпович был одним из тех «левых» одиночек в эмиграции, о которых я выше говорил.

Как человек Петр Владимирович был очень симпатичен: прямой, честный, скромный, трудолюбивый, с приятным налетом добродушного украинского юмора. Он хорошо пел и обладал несомненным сценическим талантом. Помню, в январе 1917 г., почти в самый канун Февральской революции, Герценовский кружок поставил популярную в то время комедию-фарс «Иванов Павел», изображавшую гимназические злоключения великовозрастного балбеса. Карпович исполнял роль Иванова Павла, и притом с таким блеском, что все зрители помирали со смеху.

Карпович мне нравился, и мы часто, встречались с ним то в Герценовском кружке, то дома или у общих знакомых. Иногда мы совершали совместно прогулки за город или к берегу моря. Мы все ближе сходились друг с другом, и втайне я лелеял надежду, что своим влиянием я облегчу Карповичу переход на рельсы марксизма. Весьма вероятно, что так оно в конце концов и вышло бы, если бы не роковая случайность.

Когда в России пал царизм, одно страстное желание охватило всех эмигрантов: домой! Домой, на родину!.. Но как это сделать? Англия в то время была блокирована германскими подводными лодками, морские сообщения между ней и другими странами были ограничены и опасны. Однако эмигранты не хотели сдаваться. Они упорно искали путей для возвращения в Россию, искали и находили, к сожалению, не всегда удачно… Карпович вытащил в этой жестокой лотерее несчастливый номер и проиграл…

Я хорошо помню мою последнюю встречу с Петром Владимировичем. Была середина апреля 1917 г., и солнце уже начало пригревать по-весеннему. Туманы исчезли. Над Лондоном все чаще стало появляться солнце. Однажды днем я нос к носу столкнулся с Карповичем на перекрестке Оксфорд-стрит и Тоттенхэм Коурт Роод. Он радостно сообщил мне, что на следующий день уезжает в Россию.

Я стал расспрашивать его о подробностях предстоящего путешествия. Оказалось, Карповичу через одного из своих английских пациентов удалось договориться с капитаном небольшого грузового судна «Зара», шедшего из Лондона в Норвегию: капитан соглашался взять Карповича и Янсона-Брауна на борт в качестве случайных пассажиров и доставить их в Берген. Судно, о котором шла речь, отправлялось на свой страх и риск, без всякой охраны, правда, оно было вооружено одной небольшой пушкой.

Рассказ Карповича вызвал у меня большие сомнения. Я стал отговаривать его от поездки, указывая, что в самое ближайшее время ожидается другая, более верная возможность возвращения на родину (подробнее об этом я расскажу ниже), однако Карпович ничего не хотел слушать. Горячий патриот своей страны, он рвался в Россию со всей страстью и силой своей недюжинной натуры. Он считал почти преступлением оставаться на чужбине хотя бы лишнюю минуту после того, как дома произошла революция. В ответ на все мои убеждения Карпович упорно повторял: