Воспоминания советского посла. Книга 1

Я любил встречаться с Янсоном и вести с ним дружеские беседы. Нашим любимым занятием были, если можно так выразиться, совместные прогулки по садам мировой литературы. Мы брали кого-либо из великанов — Пушкина, Байрона, Гюго, Данте и т. д. — анализировали его труды, характеризовали особенности его творчества и относили к одной из трех установленных нами категорий: сверхгений, просто гений и талант. Часто при этом у нас происходили горячие споры и разногласия. В одном только мы сходились, а именно, что количество действительно первоклассных писателей очень невелико. В мировой литературе, начиная с древнейших времен, гении исчислялись немногими десятками, а сверхгении — немногими единицами. Величайшим драматургом всех эпох и народов мы единодушно считали Шекспира, величайшим романистом — Льва Толстого. А когда дело доходило до поэтов, наши мнения делились, и мы никак не могли прийти к соглашению.

Дружба с Янсоном являлась одним из украшений моей жизни в эмиграции и навсегда осталась одним из лучших воспоминаний моей молодости. Я не сомневался, что Янсон сумеет еще немало сделать для своего народа. Так оно, вероятно, и вышло бы, если бы трагический случай, о котором я расскажу ниже, не оборвал преждевременно эту яркую жизнь.

Ян Берзин (Зиемелис) был человеком несколько иного склада. Бывший сельский учитель, он в 1902 г. стал социал-демократом. В 1905 г. Берзин был в первых рядах революционных масс. В 1908 г. ему пришлось эмигрировать, и он поселился, так же как и Янсон, в Бельгии. Война 1914 г. заставила его перебраться в Англию. Мы встретились с ним в Лондоне, и он как-то сразу очаровал меня. Умный, чуткий, доброжелательный, Берзин невольно привлекал к себе всех, кто с ним сталкивался. Его жена своими качествами в немалой степени способствовала этому.

Берзин был хорошо подкованный марксист и не без основания имел среди латышских социал-демократов репутацию теоретика. Он был членом латышского ЦК и редактором латышского центрального органа «Циня». Но он работал не только среди латышей. Он был также тесно связан с российской социал-демократией, участвовал в ее партийных съездах и комитетах. Берзин присутствовал между прочим на вышеупоминавшейся Конференции социалистов стран Антанты, собравшейся в Лондоне в феврале 1915 г. Он ушел с нее вместе с Литвиновым. На протяжении всей войны Берзин занимал ленинскую позицию, и это придавало ему особый авторитет в колонии.

В дальнейшем Берзину предстояло сыграть видную роль в жизни Латвии и СССР: в 1917 г. он был членом ЦК большевиков и членом первого ВЦИК, в 1918 г. полпредом СССР в Швеции, в 1919 г. министром народного просвещения в Латвии, в 1920 г, полпредом СССР в Финляндии, а с 1921 г. заместителем торгпреда (Л. Б. Красина) в Лондоне. Но тогда, в годы эмиграции, всего этого еще никто не мог предвидеть, и мы просто любили Берзина и его семью, как милый, теплый дом, где можно было собраться, дружески побеседовать, приятно провести время и услышать от хозяина что-либо умное или интересное.

Я часто заходил к Берзину, и связь, установившаяся у нас в те далекие годы, впоследствии очень пригодилась нам обоим.

Ф. М. Степняк

Глядя на эту стройную, энергичную, подвижную женщину с умными черными глазами и шапкой пепельно-серых волос, я всегда вспоминал древнегреческий миф о «мойрах» (богинях судьбы), нередко игравших такие жестокие шутки с человеком.

Муж Фанни Марковны Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский [54] был одной из самых блестящих фигур среди революционеров 70-х годов прошлого века. В молодости он был артиллерийским офицером, но скоро примкнул к революционному движению той эпохи. В 1872 г. Кравчинский стал членом известного «Кружка чайковцев».

С. М. Кравчинский

В 1873-1874 гг. под видом пильщика он «ходил в народ». Отличаясь большой физической силой и редким умением разговаривать с простыми людьми, Кравчинский импонировал деревенским жителям. Он знал наизусть все Евангелие и любил выводить необходимость революционных действий из толкования текстов от Матфея или Луки. Это производило на крестьян чрезвычайное впечатление. Обаяние личности Кравчинского было огромно. Полиция тщетно гонялась за неуловимым «агитатором», но не могла его поймать. Был случай, когда Кравчинского арестовали, однако крестьяне освободили его. В конце концов жандармы все-таки напали на след Степняка и ему пришлось временно скрыться за границу.

В начале 1875 г. Кравчинский приехал в Швейцарию. Как раз в этот момент вспыхнуло восстание славян против турецкого ига в Боснии и Герцоговине. Кравчинский пошел туда волонтером и в течение многих месяцев сражался бок о бок с инсургентами. Когда восстание было подавлено, он бежал в Италию и здесь вместе с группой бакунистов организовал восстание в провинции Беневент (Южная Италия). Захваченный с оружием в руках, Кравчинский был брошен в итальянскую тюрьму, где провел 10 месяцев, в совершенстве изучив за это время итальянский язык. Военный суд приговорил Кравчинского к смертной казни, но счастливый случай спас его от гибели: как раз накануне исполнения приговора умер итальянский король Виктор-Эммануил; новый король Гумберт объявил амнистию, и Кравчинский совершенно неожиданно очутился на свободе. Знакомых у него в Италии не было, денег тоже, и весь путь из Беневента до Швейцарии — несколько сот километров — ему пришлось проделать пешком.

В самом начале 1878 г. Кравчинский оказался в Женеве. Здесь вместе с Драгомановым, Жуковским и другими он принял активное участие в только что возникшем революционном органе «Община». Но 24 января 1878 г. прозвучал выстрел Веры Засулич в петербургского градоначальника Трепова, отдавшего приказ о сечении розгами политического заключенного Боголюбова, и Кравчинский больше не мог сидеть за границей. Он нелегально вернулся в Петербург. В июле 1878 г. в Петропавловской крепости началась голодовка политических заключенных, протестовавших против репрессий шефа жандармов Мезенцева. Кравчинский решил действовать: 4 августа на одной из самых людных площадей столицы он убил Мезенцева ударом кинжала в грудь и скрылся.

Это невероятно смелое покушение поставило на ноги все правительство. Жандармы и полиция неистовствовали. За Кравчинским была организована бешеная погоня. Петля вокруг него затягивалась все туже. Но он ни за что не хотел уезжать из Петербурга. Как ни в чем не бывало, он расхаживал по улицам города. Только через три месяца после убийства Мезенцева друзьям, наконец, удалось отправить его за границу, да и то пустив в дело хитрость: Кравчинскому было поручено изучить в Европе простейшие способы изготовления динамита.

В ноябре 1878 г. Кравчинский вновь появился в Женеве. И тут в его жизни произошел крутой перелом, сыгравший решающую роль в его дальнейшей судьбе, В то время на Западе много писали и говорили о русском «нигилизме». Уже тогда ложь, клевета, извращение были обычным оружием европейских реакционеров, когда речь заходила о революционном движении в России. Боевая натура Кравчинского не могла мириться с таким положением, он решил ответить ударом на удар и, уехав в Италию, написал там по-итальянски свою первую книжку «Подпольная Россия». Это произведение давало яркую галерею образов русских революционеров и правдивое описание их героической борьбы против царского самодержавия. «Подпольная Россия» имела огромный успех и сразу же была переведена на различные европейские языки. Литературное выступление Кравчинского оказало большую услугу тогдашнему революционному движению и вместе с тем открыло перед ним новые пути и возможности. Сергей Михайлович впервые по-настоящему ощутил в себе писательский талант и решил поставить его на службу революции.

В начале 80-х годов Кравчинский переселился в Лондон. Здесь он задался целью создать в Англии общественное течение, враждебное царизму. В глухую ночь реакции, наступившей с воцарением Александра III, Кравчинский целиком отдался литературной и пропагандистской деятельности. Он популяризировал русское революционное движение в европейских и англо-американских странах, выступал с лекциями и докладами, публиковал статьи, брошюры, книги, завязывал личные связи с лучшими представителями радикальной и социалистической мысли своей эпохи. Кравчинскому удалось основать в Лондоне английское общество «Друзей русской свободы». Благодаря его усилиям возник также «Фонд вольной русской прессы». Одновременно Кравчинский создавал талантливые произведения о делах и людях революционного движения 70-х годов, такие, как «Домик на Волге», «Штундист Павел Руденко», «Андрей Кожухов» и др., произведения, вошедшие в тот «железный фонд» революционной литературы, на котором воспитывалась передовая молодежь моего поколения. С полным основанием можно утверждать, что Кравчинский был продолжателем традиций Герцена и в конце прошлого века делал в Лондоне, конечно, с неизбежными поправками на время и условия то же самое дело, которое Герцен делал здесь тридцатью годами раньше.