Покорение высоты

На заливном лугу никого не было видно, лишь гуляли одинокие коровы, которых горожане, не желающие расставаться со скотиной, переправляли сюда на пастбище в больших лодках. Он сидел один на пустынном берегу большой реки и казался себе маленьким среди огромного зеленого раздолья, высокой осоки и ивовых кустов. Было так тепло и уютно.

Последние пригородные селения скрылись за кормой, и по обоим берегам реки пошел дикий, необжитой пейзаж, оживляемый редкими сторожками бакенщиков и лесников. Высокий сосновый бор встал сначала по правому, а потом по обоим берегам, вода в реке потемнела и стала как будто гуще. Плицы колес рубили темную воду, вода приглушенно хлюпала, словно вздыхала и охала от боли. Иногда сосны на берегу забирались под самое небо, а под ними обнажались желтые песчаные обвалы. Николай с кормы перебрался на нос и облокотился на якорную лебедку. Помощник капитана прокричал ему с мостика, что пассажирам у лебедки стоять не положено, и Николай послушно перешел к правому: борту. Отсюда хорошо были видны флагштоки на берегу, мачты-указатели, увешанные гирляндами флажков и разноцветными, похожими на китайские фонарики геометрическими фигурами — вся веселая лоцманская азбука речных капитанов.

Пароход приближался к маленькой пристани Батурине Николай Никитин рад был бы сбежать с парохода, только бы не видеть этой пристани, выкинуть из памяти все, что связано с ней. Но от этой страницы прошлого, казалось, нельзя было укрыться даже на дне реки.

Это произошло чуть больше года назад, 10 августа 1924 года. Мария Терентьевна, хозяйка дома на Обдорской улице, где жили Никитины, уговорила Николая поехать с ней за лесной смородиной в заповедное, глухое место вниз по Оби. Одной ей, дескать, ехать страшно, а вдвоем и ягод набрать можно больше, и веселей будет.

Вот она, речная пристань, обновленная яркой зеленой краской, такая уютная с виду и такая злая. Отсюда начался страшной памяти путь, который привел его к тому, что стопа его теперь не разгибается и он на всю жизнь обречен припадать на правую ногу.

День был таким же светлым и приветливым, как сегодня. Ходили они на редкость удачно и пополудни уже несли в деревню полные корзины крепких, как черные жемчужины, ягод. Припасенный хлеб съели еще утром, и оба хотели есть. Николай запускал горсть в корзину, набивал ягодами рот, пачкая губы и щеки. Хозяйка потешалась над ним, обоим было весело. Дорогу преградило большое палое дерево. Крепкое, гибкое и зеленое, не от старости упало оно. Этой сосне еще стоять бы лет сто, но не могут в лесу деревья договориться своими корнями друг с другом. Стволы согласно строятся в ряд, готовые поддержать друг друга, а корни люто воюют между собой, не пуская соседа углубиться в землю, достать из недр ее живой сок земли и получить надежную опору. Падают крепкие деревья в лесу, выворачивая корнями большие лепешки земли.

Хозяйка обошла стороной вывороченный корень, а Николай прошел по стволу туда и сюда, жалея упавшее дерево, потом легко соскочил на землю. Жгучая боль пронзила его с ног до головы. Он упал, бессмысленно вытаращив глаза… Нелепо изгибаясь, заваливаясь на бок, толчками отодвигалась от него встревоженная змея. Болью плавилась вся нога от пальцев до бедра, каждое движение вызывало крик. Он сел, опершись на руки, в глазах замельтешили круглые радуги, тело обмякло, и он потерял сознание.

Надо же было такому случиться, что четыре года служили ему верой и правдой его «колчаковские» ботинки, которые так удачно выменяла на базаре мать на свой пуховый платок, а тут перед самой поездкой пришли в негодность — отвалилась правая подошва. Она задиралась при ходьбе. Николай подбрасывал ногу вверх, а уж потом наступал на землю. Идти было неудобно, пришлось подвязать подметку веревочкой. Через несколько верст пути стали вылезать наружу пальцы. Наконец вышли на смородинное место. Здесь Николай старался поменьше ходить между кустами и обирал ветки до последней ягоды. Эта тактика принесла много ягод и поберегла ботинок. На обратном пути приходилось несколько раз останавливаться, чтобы поправить веревочку. Когда он спрыгнул с дерева, наружу вылезла вся ступня, и он босой ногой придавил голову змеи…

Нет, наверное, таких сибиряков, которые не смогли бы оказать себе помощь. Едва Николай пришел в чувство, он, превозмогая боль, стянул ботинок и перевязал ногу тугим жгутом. Теперь нужно было срочно высосать яд, но, как он ни старался дотянуться ртом до мгновенно опухшей ранки, у него ничего не получалось. В холодной испарине он валился на спину, хватая воздух горячим ртом. А хозяйка боялась даже подойти к нему.

Николай смутно помнил, как подполз к молодой сосне, как выломал крепкий сук и поднялся на здоровой ноге…

Когда добрались до деревни, уже был вечер. Опухоль на ноге стала серой, неживой, зловещий цвет уже поднялся над перетяжкой. Пришлось перетянуть жгут заново, на этот раз повыше. Мучила жажда. До безумия ломило в висках. У первого же крыльца он накинулся на кадушку с водой, долго не выпускал ковшик из рук — все никак не мог вдоволь напиться. Наконец вода отвратила его, колом стала в горле и не казалась уже прохладной и приятной — отдавала холодным железом.

Вечер и ночь прошли в наплывах мучительного бреда. К утру на ноге вздулись большие пузыри, как будто ее обварили кипятком. Через день, когда он пришел в себя, чужие люди стали готовить его в обратный путь. Однако пароход пришел только на третьи сутки.

В душном трюме парохода боль навалилась на него с новой силой, и, чтобы как-то обмануть ее, Николай привязал ногу к верхним нарам. Бредовая речная дорога запомнилась тупым стуком паровой машины, сотрясающим все тело.

А потом была железнодорожная больница и долгие месяцы борьбы врачей, чтобы крепкий и сильный юноша не стал калекой. Отец и мать не отходили от постели и упрямо отвергали всякие уговоры об ампутации. «Он выживет! — твердила мать. — Сейчас ведь не война, чтоб людям ноги пилить!»

Вскоре кризис миновал, начались долгие месяцы консервативного лечения, пересадки кожи, кровавые бинты, костыли.

Когда Николай был готов обозлиться на судьбу, подоспели его школьные друзья. Они помогли ему найти спасительную отдушину, через которую он начал снова впитывать живительную силу. Они сделали все, чтобы Николай не отстал от класса, и даже уговорили учителей иногда навещать его. Боль и несчастье не согнули юношу. С большим упорством и настойчивостью он снова взялся за учебники.

В школе Николай появился уже после каникул. Костыли он оставил и ходил с палкой, пугая одноклассниц своей «медвежьей ногой» — это отец сшил ему сапог из собачей шкуры шерстью наружу. Постепенно он научился подшучивать над собой, хотя и сознавал, что ни прыгать, ни бегать ему уже никогда больше не придется. Он выучился ходить, «экономя» правую ногу, и его хромота была почти незаметна.

Неожиданно он обнаружил, что за время болезни нисколько не отстал, а по многим предметам перегнал своих одноклассников и теперь легко решал задачи, которые даже многим отличникам давались с трудом. Пока Николая не было в школе, вместо него избрали нового старосту. Учиться оставалось несколько месяцев. Взятый в больнице разгон теперь поддерживался взрослой устремленностью отыскать в этом замысловатом мире свою дорогу.

Он очень сожалел, что в больнице его ни разу не навестил учитель математики Ливанов. Николаю так не хватало общения с этим гордым, неприступным человеком. Это была односторонняя любовь: за все три года учебы в александровской школе, лучшей во всем Новосибирске, Ливанов ни разу не вызвал Никитина к доске, полагая, что вызывать к доске следует нерадивых учеников, а для отличников существуют контрольные работы. «Стыдно не понимать программу!» — повторял учитель. Сам он редко ограничивался ее рамками, ему было тесно в них. Он с плохо скрываемым раздражением гонял двоечников по программе и все время давал им понять, что они отрывают дорогое время у своих способных одноклассников.

На Николая произвело неизгладимое впечатление, когда учитель однажды рассчитал на доске горный обвал. Весь класс почти физически ощутил тогда неукротимую мощь стихии. Ливанов показал, сколько домов и мостов может разрушить камень весом не более двух фунтов, если неосторожный путник ненароком столкнет его с горной тропы на перевале.