Встреча навсегда

Время это, прожитое в Сосновке, нам всегда вспоминалось очень тепло и с какой–то светлой грустью. Это было время нашего первого взлета, когда мы только–только «расправляли крылышки». У нас достаточно было друзей и знакомых, и среди молодых учителей школы, и в Новосибирске. Все нас любили и всегда почему–то поздравляли — не столько в связи с выходящими книжками, сколько с Сережиной учебой в институте.

Только Павел Ефимович часто поругивал сына за «безответственность и халатность во всем» и упрекал (даже при мне): «Без Гали ты бы и не подумал учиться. Хорошо, что она тебя сразу не бросила…» То же самое высказывал и мой отец. Но я уверена, что говорили они это, зная, что не повредят нашим с Сергеем отношениям. Сама я о том меньше всего думала: мы сразу как–то очень тесно «притерлись», привязались друг к другу. При всех явных недостатках я чувствовала его преданную, искреннюю любовь ко мне и безграничное уважение. А недостатки… У кого их нет? Причем, я хорошо видела их еще перед свадьбой, понимала, что из этого артистичного, талантливого парня не может быть «хозяйственного» мужа.

Все наши знакомые считали, что у нас очень хорошая семья. И нередко спрашивали: «Как это вы так легко живете, при всех трудностях?..»

Зато какой он был веселый и незаменимый в компаниях!.. Часто на нем держался весь праздничный вечер. А это считалось большим плюсом.

Во времена нашей молодости не было телевизоров, которые, появившись, совершенно разобщили людей. Если раньше любой праздник отмечали вместе, компанией, коллективом, то теперь каждая семья сидит в своей квартире, у своего личного телеэкрана. Где–то это хорошо, но где–то — очень плохо.

В Сосновке чаще всего собирались все в школе, особенно на Новый год. Приходили обязательно с мужьями, с женами, где бы они ни работали, иногда и со взрослыми детьми. Вот здесь без Сергея было не обойтись. Развлекал все застолье, устраивая настоящие концерты — рассказывал смешные истории, читал юмористические рассказы. Иногда брал аккордеон или с кем–то на пару (дуэтом) пел какую–нибудь любимую песню. (Один пел только дома: голос у него был несильный, но слух очень хороший.) И почти всегда, по большой просьбе всего застолья, соглашался сплясать. Тогда и плясали, и танцевали под живую музыку — баян, аккордеон, гитару, мандолину.

— Ну, давай «цыганочку»! — приказывал Сергей баянисту. — С «выходом». С «выходом» играй!.. — выходил он в круг расступившихся гостей.

Это надо было видеть — с какой неповторимой мужской грацией делал он этот «выход», а потом пускался в огневую цыганскую пляску. Молодежь кричала в восторге:

— Браво!.. Еще, Сергей Павлович! Ну, пожалуйста, еще что–нибудь!..

Тогда он, изменяя выражение лица, плавно начинал «Морскую прогулку».

Конечно, я тоже любовалась им и даже гордилась. И что по сравнению

с этим, если он не сделает что–то по хозяйству?..

А когда возвращались ночью домой, он, нередко под хмельком, устраивал мне сценки ревности: кто–то из партнеров по танцам «слишком вольно держался и бросал такие красноречивые взгляды…».

— И ты их с улыбкой, благосклонно принимала… — выговаривал он с «трагическим» упреком, но не повышая голоса и без какой–либо грубости. Но я к его выдумкам относилась как–то снисходительно, и все обходилось спокойно.

Все, казалось, было хорошо. Но все же что–то нас не удовлетворяло. Конечно, мы знали — нас не устраивала деревня, какая бы она хорошая ни была. Нам нужно было другое общество. А мы уже несколько лет не вылезали из «глубинки» из–за Сережиной учебы.

Однажды Сережа встретился у Е. К. Стюарт с Василием Федоровым, начинающим, и «подающим большие надежды» поэтом–сибиряком, но уже жившим в Москве. Познакомились, и Василий сказал Сергею:

— А что это вы сидите в глухомани, что вас держит?

Домой Сережа вернулся каким–то приунывшим. Вспомнил, что все его близкие друзья давно получили образование и живут в центральных городах России. Сережа Ильин — окончил Военную академию. Живет и служит в Ленинграде. Старый (еще по школе) новосибирский друг — работает судьей, тоже в Ленинграде. Последний армейский друг по фамилии Ажажа — в Москве, занят работой, связанной с НЛО (сейчас он известный уфолог).

Самолюбие Сергея страдало. Все это он рассказывал мне, ища сочувствия, что столько лет пришлось прослужить в армии.

— Сережа! Не один же ты служил. Все тогда служили. И твои друзья вместе с тобой. Однако они смогли закончить и среднюю школу, служа в армии, и даже поступить заочно в институт. Ведь после войны это разрешалось. Кто же виноват, что ты не подумал об этом раньше, — сказала я.

Он виновато замолчал.

— Не забывай, что у тебя скоро госэкзамены. Готовься давай — это сейчас самое главное, — заключила я, как мне показалось, слишком сурово. И сама уже не выдержала, мне стало его жалко. Я подошла к нему и поцеловала. Лицо у Сережи сразу посветлело.

— Кнутом и пряником! — взглянул он, уже улыбнувшись.

И вот у нас снова большой радостный праздник — Сережа закончил пединститут! Получил диплом. Отмечали веселым застольем уже в новом доме. Собрались учителя, родственники. На Сергея сыпались поздравления.

В новом доме мы прожили уже два года. Но духовная неудовлетворенность все нарастала.

Как–то мы неудачно сходили в кино: движок беспрестанно ломался, лента рвалась (механик был подшофе). В конце концов он объявил:

— Билеты сохраните, придете завтри (сибирское наречие).

— Сегодня весь вечер зря сидели, мерзли, да еще — «завтри»!.. — возмутился Сергей.

Пришли домой продрогшие и расстроенные — очень хотелось посмотреть тот фильм. Вскипятили самовар, напились горячего чаю, согрелись. Сергей некоторое время сидел задумавшись, что с ним редко бывает. Потом сказал:

— Галь, а что если нам в Новосибирск перебраться? А здесь дача будет.

— И где там жить будем, если дачу оставим? Да и что менять шило на мыло. Если уж менять, так на что–то потеплее. Так надоели эти холода и морозы!..

Последнее время я особенно их плохо переносила. Помню, до войны, в нашем детстве, в Сибири — 35–40 градусов была норма, а 20–25 считалось теплынь. И никто никогда не отменял занятия в школе. А то бы всю зиму можно было не ходить учиться. И ничего — бегали и не болели.

А когда жили эти последние годы, там стало уже значительно теплее. Но все равно большая часть зимы проходила с 30–35° мороза. Выдавались дни, когда температура держалась — 42–43°. Таким морозным, с застывшей влажностью, воздухом дышать было невозможно — дух перехватывало.

Теперь из Новосибирска пишут, что там еще потеплело.

С юности я не могла забыть солнечный, ласковый и, как мне казалось, какой- то сказочный город с непонятным названием — Алма — Ата. Я была там в гостях у тети, старшей маминой сестры.

Только выскочила из вагона на перрон, как меня обвеяло таким сильным ароматом яблок и еще чем–то душистым, что я остановилась и несколько мгновений вдыхала этот воздух. Второе, что меня очень удивило, — при чистом и ясном солнечном небе в одном месте недвижно висели необыкновенно блестевшие и сверкавшие облака.

Почему они так сверкают и стоят на одном месте?.. Оказалось, это вовсе не облака, а снежные вершины гор Алатау. Город расположен у подножия этих гор.

У тети Груни с дядей был небольшой саманный домик. А вокруг него — огромный яблоневый и сливовый сад.

— От этих яблок, — объяснила тетя, — исходит тот самый аромат, что окутывает весь город. Они называются апорт и считаются лучшими алма–атинскими яблоками. По–казахски алма — яблоко, ата — отец. Отсюда и название города — отец яблок.

Шел август 1945 года — первые мирные месяцы после войны. Я была студенткой, только что окончившей первый курс. У нас в Новосибирске все оставалось еще по военному времени — карточная система на продукты, талоны на хлеб.

Здесь я очутилась словно в другом царстве. Пока шла по улицам, видела, как дети бегают с разнообразными домашними крендельками в руках, с яблоками.