Александра Федоровна

VII.

^ Глубокая пропасть отделяла царский двор от всей России. В условиях правовых, когда правительство-подконтрольно общественному мнению и представительству, это не имело бы рокового значения. Но фактически нити управления завязывались в Царском Селе, а страна была распростерта под пятой самовластия. Зияющее противоречие между ростом общественного сознания и архаическим способом осуществления верховной власти усиливалось с каждым днем. Оппозиционная волна вздымалась все выше и выше, захлестывая новые слои .населения. Теснее замыкалась дворцовая клика, и последняя связь с Россией казалась нарушенной. Авторитет самодержца выцветал. Идейные сторонники неограниченной монархии таяли от малейшего соприкосновения с дворцовой жизнью. Честных и убежденных людей отталкивала растленная среда придворных льстецов, для которых существовал только своекорыстный интерес, и не было заботы о судьбе России.

Круг приближенных состоял из тупых, невежественных последышей дворянских родов, лакеев аристократии, потерявших свободу мнений и убеждений и традиционные представления о сословной чести и достоинстве. Все эти "Воейковы, Ниловы, Мосоловы, Апраксины, Федосеевы, Волковы — бесцветные, бездарные холопы — стояли у входов и выходов царского дворца и охраняли «незыблемость» самодержавной власти. Эту почетную обязанность делила с ними другая группа— Фридериксое, Бенкендорфов, Корфов, Гроттенов, Гринвальдов — напыщенных, самодовольных немцев, которые пустили прочные корни при русском дворе и создали своеобразный колорит закулисного влияния. Глубокое презрение к русскому народу роднило всю эту высокопоставленную че-._ лядь. Многие из них не знали прошлого России, пребывали в каком-то тупом неведении о нуждах настоящего и равнодушно относились к будущему. Консерватизм мысли означал для большинства просто- умственный застой и неподвижность. Для этой породы людей самодержавие потеряло смысл политической системы, ибо их кру-

гозор бессилен был 'подняться до идей обобщающих. Жизнь протекала от одного эпизода к другому, от назначения к смещению по лестнице чинов и отличий. Иногда чреда событий прерывалась потрясением, бунтом, революционной вспышкой или покушением террористов. Эти зловещие симптомы пугали, даже устрашали, но никогда не внушали глубокого интереса и не при* влекали к себе серьезного вниманий. Все сводилось в конечном счете к надеждам на нового энергичного администратора или искусного охранника. Правительство в техническом смысле слова пополнялось иногда, элементами со стороны. Но круг их самостоятельности был всегда ограничен. Они должны были так или иначе определить себя в отношении придворной правящей клики. Независимость влекла за собой быструю опалу. Большинство избирало линию наименьшего сопротивления и угодничало вслепую. Так растлевающая связь включала в одну цепь и царедворца и бюрократа...

Опустошенную идейно, обезличенную придворную среду разъедала интрига. К этому средству прибегали все — и сильные и слабые. Доверия друг к другу питали мало, уважения—еще меньше. Интрига была оружием самозащиты и нападение Время от времени, благодаря стечению обстоятельств, укреплялось чье-нибудь индивидуальное влияние. Но интрига сваливала любой авторитет. Так сыграл свою придворную роль Витте в первой половине царствования Николая II, так печально закатилась звезда Столыпина, который одно время был всесильным министром, а накануне

своей смерти ждал с минуты на минуту опалы. Ин* трига не щадила и великокняжеской семьи. Многие из князей были взяты под подозрение и не имели открытого доступа ко двору» Фронда князей продолжалась в течение всего царствования Николая II. В 1911 году шла речь прямо о раскрепощении родственников царя. В последние годы распутинского влияния недовольство их приняло открытый характер, пока не грянули, выстрелы в особняке Юсуповых. Во всех углах царскосельского дворца плелась тогда интрига, а князья даже замыслили что-то вроде бойкота царя, чтобы таким способом подчеркнуть свой протест против ссылки Дмитрия Павловича.

Умением разгадывать тайные^нити интриги, зна¥1> ее источники и направление объясняется придворный успех некоторых бюрократов, которые кроме этой способности не обладали ничем. Они до тонкости изучали манеру обращения каждого царедворца, знали все слабости и увлечения любого из них, умели ладить, а при случае приладиться, искусно лавировали между самомнением, эгоизмом, глупостью окружающих, никого не за. девали, и потому, когда перебирались кандидатуры на ответственные посты, они оказывались ^сегда в числе первых. К типу таких людей относился, например, Горемыкин, одряхлевший на высших ступенях бюрократической лестницы рамоли, но общепризнанный интриговед. Горемыкин был не один: он замыкал плеяду ему равных.

Николай II был притягательным центром для дворцовой интриги. Своей двуличной, многоличной 'ПОЛИТИКОЙ, обманчивой СКЛОННОСТЬЮ К КОМ-промиосу, который, однако, всегда отменялся с упрямой настойчивостью, своим непрямым взглядом и не простым отношением к людям он поощрял и закреплял именно этот стиль придворной жизни. Всякий царь заслуживает своих приближенных. Николай II не умел искать и не умел находить нужных людей. Да если бы такие нашлись,-то чем'мог бы он вдохновить глубоко-преданных сторонников самодержавия? Открытая политическая арена еще^Лмогла бы выдвинуть государственных деятелей, помимо индивидуального влияния царя. Но в атмосфере «личного режима» личность самодержца имела решающее значение для тех, по крайней мере, кто в ней непосредственно черпал пафос и творческие силы. Николай II был в этом отношении совершенно бесадо-ден. Он ^продолжал олицетворять самодержавную власть, но не мог скрыть ее социальной и политической наготы. В короне давно уже не-хватало драгоценных камней. Кого мог пленять фальшивый блеск стекляшек? Не было такой нравственной, религиозной, политической идеи, которая создает силу сопротивления, сознание правоты. Благодаря этому, всякий проступок режима выростал в преступление, всякое преступление грозило гибелью ...

В такой опустошенной среде протекала придворная жизнь. В ней были черты поразительного сходства с тем периодом московской истории, ког’да кончалась династия царей и Россия вступала в полосу смутного времени. И тогда в московском дворце, по свидетельству историка, сосредоточились элементы нравственного растления, и тогда идея самовластного царя стала, разменной монетой в игре людей, которые прибегали к силе тайных козней и интриг, силе предательства, доноса, клеветы, всякого коварства, всякого «потаенного лиха». В сумеречной обстановке царскосельского дворца, куда не проникало живое, правдивое человеческое слово, так же свирепство-ват суеверный страх и бойзнь «порчи», как- в хоромах московского самодержца. Если тогда прибегали к ворожбе, к приворотному зелью, к ведовству и колдовству для того, чтобы отвратить гибель или «извести» врага, то и во дворце Николая II нравы немногим разнились. Длиннополый охабень или золотом шитый мундир одинаково прикрывали низость и своекорыстие царедворцев. Самовластие не могло существовать' иначе, как окружая себя болезненной подозрительностью. В сущности, каждый приближенный таил в себе опасность, раз не существовало идейной связи, раз общий интерес не господствовал над личным. «Несмотря на свою великую власть и грозное свое могущество, грозное могущество даже' одного своего слова, несмотря на эту .непомерную силу сильного, московский государь чувствовал, что он не имеет силы, чувствовал, что он находится в постоянной самой тесной и тяжелой осаде».

Эти слова историка целиком могут быть отнесены и к быту умиравшей династии Романовых.

В такой обстановке Александра Федоровна должна была найти себе место. Ее появление на русском горизонте вызвало у некоторых надежду, у других смущение и даже тревогу. Круги либеральные, свободомыслящие связывали с именем немецкой принцессы, получившей английское воспитание, смутные чаяния конституционной реформы; придворное общество с опаской встретило чужеродный элемент и начало по обычаю плести интригу. Личность, — пусть это будет царица, посколькуЧша входила, как составная часть, в придворный быт, — была неразрывно связана с понятием о самовластии. В 'этом еще раз сказывалась черта сходства с московским, допетровским обществом. Гессенская принцесса сразу усвоила этот принцип окружающей среды и превратила его в средство самозащиты. Либералов она скоро разочаровала, против интриганов решила использовать силу самодержавного царя. Но последствия этой дворцовой «осады» она не переставала испытывать. Боязнь «порчи» не покидала ее ни на одну минуту. О том, что нельзя верить никому из приближенных — эту истину она восприняла мгновенно. Не даром ее пленяла впоследствии утопическая идеология непосредственной связи царя с армией и народом, минуя коварство придворной знати и вражду чиновной интеллигенции. В сущности, у нее не было иного выбора. Замкнуться в узких рамках семейной жизни она не могла по природе своей. Помимо всего, зловещий знак наследственности закрывал для нее и этот исход. Царица бесплодная или с опороченным потомством не выполняла, по старорусским понятиям, своего основного назначения. Дворцовая интрига ее «изводила», и для такой неудачницы оставался двоякий удел: смерть или заточение в монастыре. Быть-может, жизнь не привела бы Александру Федоровну к таким послец-ствиям, но положение, несомненно, создалось бы для нее безысходное, если бы она сама со всей настойчивостью и (прямолинейностью не овладела обстоятельствами и не сумела приковать свою судьбу к судьбе царя. Особенности ее душевного склада, свойства характера и направление воли помогли ей осуществить план самозащиты, они же ускорили и зловещйй конец/ И немудрено, если царица в среде всеобщей скудости, умственного и духовного вырождения быстро снизилась к уровню людей «припадочных», людей того круга, который один только был ей предназначен, и дала волю суеверию в поисках помощи извне. Не малую роль, сыграл зловещий свиток событий, которым ознаменовано было царствование Николая II. "Царь, окружающие его советчики бессильны были разорвать кольцо несчастий, сковавшее Россию. Они даже постичь не могли известной закономерности всех бедствий. От природы предрасположенная к мрачным заключениям, с душой, перегруженной тревогой и сомнениями, Александра Федоровна чуть ли не с первого дня своего появления в России увидала карающую десницу судьбы, которая непримиримо преследует династию, требует искупительных жертв и бьет, бьет без конца...