Александра Федоровна

Женщина в ней дремала. Царица преодолевала даже чувство ревности и достигала удивительных результатов. Ярче всего «сказалось это на отношениях ее к Анне Вырубовой. Урожденная Танеева, дочь обер-гофмейстера, бывшего '«главноуправляющего канцелярией его величества», Анна Вырубова последние десять лет пользовалась неизменным расположением Александры Федоровны. Вырубова 'была замужем за лейтенантом, с которым вскоре развелась, и_и после этого, в качестве фрейлины, неотлучно жила при царской семье. Она играла при дворе очень заметную роль. Близость к царице, фамильярные отношения с царем заставляли окружающих омотреть на нее, как на фаворитку. Она обладала красивой внешностью, была экстравагантна, с резко выраженным темпераментом, со склонностями к авантюризму, искала аильных ощущений и, вероятно, располагала к себе царицу своей «неудовлетворенностью». Она вела свое происхождение от незаконной связи Павла I и считала себя вправе, как человек «царской крови», пренебрегать общественным мнением. Условия придворного этикета ее не смущали. Она использовала безнаказанность привилегированной особы, чтобы разнообразить свою жизнь похождениями светской, легкомысленной дамы. Связи легко- создавались, но также легко разрывались. Среди них, однако, была одна такая, которой стоило дорожить. Это — связь с самим императором.

Была ли она прочна и долговременна? Во всяком случае, она создала отношения с царем достаточно интимные и короткие. Какие цели при этом преследовала Вырубова — женщины ли, падкой до любовных похождений, или интриганки, наметившей пути властолюбия, — трудно сказать. Молва приписывала ей впоследствии намерения, идущие далеко за пределы флирта, вплоть до участия в предположенном дворцовом перевороте. Вырубова будто бы лелеяла план объявить Александру Фёдоровну регентшей, при чем посвятила в этот план Протопопова. Версия эта похожа на вымысел, родившийся в первые дни февральской революции. Исторический материал пока не дает основания так «углублять» эту вульгарную, плоскую, несомненно, порочную фрейлину Романовых и превращать ее в фигуру политическую

Ее влияние и роль имеют еще одно объяснение. Она была поводырем Распутина при дворе. Ей обязан этот мрачный «временщик» своим первоначальным успехом. Она его приблизила к царице и потом стояла в центре той группы очумелых «припадочных» женщин, которые составляли «хоровод мятежных душ» вокруг тобольского ведуна. Ненасытность, а с другой стороны, пресыщение, быть-может, половая извращенность Вырубовой толкала ее навстречу новым, сильным ощущениям и бросила', наконец, под ноги темной, грубой силы, которую олицетворял этот бородатый мужик, так заманчиво сочетавший сладострастие с религией, порок с искуплением.

Она способствовала популярности Распутина, а потом сама находила поддержку в его влиянии. Николай II охладел к ней после совместной .поездки в Крым, где Вырубова, очевидно, хватила через край и успела надоесть ... Александра Федоровна в глубине души ее ненавидела, но боролась с этой ненавистью, не рискуя вызвать недовольство святого «старца». Царю и царице, в сущности, она была ненужна. Только связью с Распутиным, с которым Вырубова открыто, публично «богоугодни-чала», можно объяснить ее неустранимое влияние при дворе.

Александра Федоровна знала об измене мужа. Ее рассудительность доходила до того, что даже

¹ Белецкий в своих воспоминаниях о Распутине дает такую прёувёличенную оценку роли Вырубовой, оставляя совершенно в тени царицу (см. «Былое», кн. 20 и 21).

в этом щекотливом и болезненном для самолюбия женщины вопросе она не нарушала системы воздействия на царя. Роль советницы и тут осталась за ней. Откровенные рассуждения царицы на тему об отношениях Вырубовой к мужу и, наоборот, Николая к Вырубовой поражают своей противоестественностью. Цинизм, атрофия нравственного возмущения, последняя степень равнодушия к своему собственному достоинству, — только этими причинами можно было бы объяснить поведение царицы. Но приговор должен быть иной: в основе лежала все та же навязчивая идея нерушимой связи с царем, мания одиночества, которая сковала все ее движения, и мистический ужас предопределения.

Она осторожно перебирает тему о Вырубовой и, если выступает с критикой против нее, то делает это так, чтобы не задеть самолюбия Николая II. Ни слова упрека ни одного выпада по его адресу. Она продолжает дружеские отношения с Вырубо-вюй, заботливо ухаживает за ней во время болезни (Вырубова при железнодорожной катастрофе сломала ногу) и хладнокровно советует мужу способ разрыва с ней.

«Если мы теперь не будем тверды, у нас будут истории и любовные сцены и скандалы, как в Крыму», — предупреждает она Николая II.

«Когда ты вернешься, она тебе будет рассказывать, как страшно она страдала без тебя. Будь мил и тверд... не позволяй ей наступать на ногу Ее всегда нужно обливать холодной во,л|6й»

И здесь заботы о твердости характера самодержца излагаются с такой же методичностью, как будто речь идет о -назначении или смещении министра. И здесь Николай И избегает открыто действовать, предпочитая уклончивость и лукавство.

Александра Федоровна не была уверена в том, что царь остыл и не дорожит больше связью с Вырубовой, которая, видимо, настойчиво продолжала добиваться сношений с ним. Одно время Вырубова даже собиралась -последовать за царем в действующую армию. Вообще, куртизанка испытывала свое влияние и вела себя, как равная, не унижаясь и не угодничая льстиво. Она совмещала в своем лице три функции: любовницы царя, подруги царицы и, главное, «сестры во плоти» Григория Распутина. С желанием «Ани» волей-неволей приходилось считаться. «Аня хочет перемены в действующей армии», — это звучит почти законом в устах Александры Федоровны. «Аня» капризничает, нервничает, требует к себе внимания, и царица покорно подчиняется этому, осторожно намекая на свое недовольство. «Аня думает, что мой долг ее посещать, и потому она часто вовсе моих посещений не ценит, между тем как другие благодарят за каждую секунду, что я им отдаю» ...

«Мы — друзья, я ее очень люблю и всегда буду любить, но что-то пропало, разорвана связь ее поведением к нам обоим. Она никогда не будет так близко ко мне, как была... В конце концов, мне тяжелее приходится, чем ей. Она с этим не согласна, так как ты будто бы для нее все, а у меня есть дети» ... В этих словах Александры Федоровны скрыта жалоба на раздел сферы влияния. Очень редко в ней пробуждалось чувстцр соперницы, и тогда она с чисто женской щепетильностью исследует 'внешность обольстительницы.

«Она только и говорит о том, как она исхудала, хотя я нахожу, что ее живот и ноги колоссальны (и крайне неаппетитны). Ее лицо розовое, ее щеки менее толсты, под глазами тени»... Но быстро меняется тон критики, и вновь Александра Федоровна усваивает спокойствие резонера.

«Я знаю, что она меня гораздо меньше любит, чем прежде, и у нее все сосредоточено в ее собственной личности и в тебе. Будем осторожны, когда ты вернешься» ...

Помощь, содействие, опека ... Всюду, куда ни шагнул бы самодержец, его августейшая супруга с ним ... Пусть это будет ставка верховного командования, зал заседания министров, служба в церкви или спальня фаворитки ...

VI.

Много препятствий преодолевала Александра Федоровна, утверждая свое влияние. Обходными путями шла она к цели; не всегда можно было открыто выразить свое подлинное намерение или раскрыть свою настоящую природу. То в выпуклом, то в вогнутом зеркале отражалась ее душа. И в том и в другом случае характеристика была бы ложная. О многих свойствах ее приходится судить условно. Не мало черт было искусно замаскировано притворством поведения и лживой словесной формулой.

Царица афишировала свою любовь к России. «Ты знаешь, как я люблю твою страну, которая стала моей», — не уставала она говорить своему супругу. Эту аффектированную любовь надо было примирить с неподдельной привязанностью к Германии, которая, конечно, занимала более значительное место в сердце Гессенской принцессы. Особенно остро ощущалось противоречие во время войны. Царица должна была молча, если не сочувственно, относиться к борьбе с «.немецким засильем», ставшей официальным штампом патриотической благонадежности. Ни одним мускулом своего лица нельзя было выразить сомнения в «немецких зверствах», которые, с легкой руки квасных шовинистов и продажных писак, ■сделались монопольным пороком одних только германцев. Она открыто возмущалась немцами или восхваляла доблесть и милосердие русских войск, мечтала вслух, обязательно вслух, о гибели немецкого флота и пела дифирамбы войне, которая, по ее мнению, «подняла дух, очистила много застоявшихся умов, объединила чувства»