Биография отца Бешеного

К назначенному сроку я вхожу в кабинет В. Шаталова и молча смотрю на него, с еле заметной улыбкой.

— Уже знаете? — вздохнул он. — Да, если уж ТАКОЕ происходит, то у вас это… — Он махнул рукой, взял ручку и написал на титульном листе сценария: «Возражений нет» — и расписался. — Не забудьте на премьеру пригласить! Удачи!..

— А как же с космической капсулой? — напомнил я. — Не из картона же делать…

— За пару дней до съемок позвони: привезут вам и капсулу, и парашют, и два костюма космонавтов…

— Спасибо!

Владимир Александрович перечислил все, о чем мы писали в письме на его имя, и точно выполнил свое обещание…

Когда на студию привезли костюмы космонавтов, я не удержался и решил узнать, что чувствует в нем космонавт. С трудом натянул костюм на себя и даже сфотографировался в нем вместе с Анатолием Васильевым, исполнявшим роль летчика, который обнаруживает капсулу с космонавтами. Признаюсь, без специального устройства, осуществляющего поддув костюма, находиться в нем малоприятно: буквально минут через пять я вспотел так, что пот ручьями лил по спине…

А еще я проэкспериментировал со сложным гримом, в котором должен был сниматься тот же самый Васильев. По ходу действия фильма он должен был пролезать сквозь разрубленные топором металлические перегородки, добираясь до воздухозаборника, чтобы устранить посторонний предмет, застрявший в рулевом управлении. Устранив предмет, он срывался и летел внутрь, сильно изранив лицо. Мне как режиссеру необходимо было выяснить, как ощущает себя актер при таком сложном пластическом гриме. Надо заметить, что ощущение непередаваемое. Не очень подумав о последствиях, я сфотографировался в этом гриме и один из снимков отослал родителям… Мама едва не упала в обморок…

Однако вернемся к Парижу…

— Только ты можешь спасти картину! — льстиво выдохнул Криштул.

— Но у меня даже денег нет на авиабилеты!

— Я уже выслал телеграфным переводом!

То есть Криштул заранее все продумал, и мне ничего не оставалось, как согласиться.

Получив на почте деньги, я бросился в кассу Аэрофлота. Боже, билетов во Владивосток нет! Что делать? И тут я вспомнил про важную бумагу заместителя министра. Подхожу к депутатской кассе, протягиваю свое удостоверение и грозное предписание. Без звука находят билет. Однако неприятная новость: лететь придется аж с тремя пересадками — сначала в Москве, потом где-то еще и, наконец, в Хабаров-ске. А это значит, что могу потерять на ожидании очередных рейсов столько времени, что опоздаю! Опять сакраментальный вопрос: что делать?

И тут меня понесло: иду к начальнику аэропорта и, нагромоздив одну важность на другую, прошу его помощи. Не знаю, что больше повлияло на этого милого человека: моя бумажка или любовь к кино, но он сообщил по цепочке о следовании «важной персоны» и, наверное, намекнул на что-то еще…

Вероятно, я был первым, а может, и единственным пассажиром, который ТАК добирался из Омска во Владивосток. Прилетаю в Москву, меня с машиной у трапа встречает представитель Аэрофлота, везет меня в комнату отдыха депутатов, где я совершенно бесплатно попиваю и закусываю с часок, потом снова в машину до трапа и лечу до следующего города, там все повторяется: машина — депутатская — машина — самолет. В Хабаровске — то же самое! Естественно, у меня произошел в голове сдвиг, и я совершенно перестал ориентироваться во времени.

Прилетаю во Владивосток — светло, добираюсь до гостиницы «Владивосток», время на моих часах — четыре. Узнаю, Жженов у себя в номере, поднимаюсь, стучу — не открывает, стучу громче — открывается дверь, и передо мной стоит в трусах (везет мне на мужчин в трусах!) артист и протирает сонные глаза.

— Георгий Степанович, спать после обеда не очень полезно, — с улыбкой замечаю я, а у самого кружится голова и качает из стороны в сторону: вот-вот засну на ходу.

— Какой, к черту, обед? — восклицает артист, — Четыре часа утра!!!

Пришлось извиняться, а потом я попросил ввести в курс событий. Жженов подтвердил, что директор театра и слышать ничего не хочет, то есть положение аховое! Я все-таки позвонил ему, но разговора не получилось — тот только ехидно проговорил, что «если я такой умный», сам бы и обратился к первому секретарю крайкома. Меня это задело: я попросил у него телефон и заявил на прощанье:

— И обращусь! — после чего мы решили немного поспать: Георгий Степанович любезно предложил мне кушетку…

В половине восьмого я, взбодрившийся от выпитого кофе, звонил первому секретарю Ломакину. К счастью, он оказался на месте.

— Виктор Павлович, доброе утро, с вами говорит кинорежиссер Доценко: я только что прилетел из Москвы и должен с вами встретиться!

Видно, в моем голосе было столько страсти, что первый секретарь сказал:

— Если в течение двадцати минут доберетесь до моего кабинета, то повидаемся, а нет… не найдете меня: буду ездить по городу и проверять готовность к празднику!

— Спасибо, буду! — ответил я, почему-то твердо веря, что успею.

— Неужели согласился встретиться? — спросил вдогонку Жженов.

— Конечно! — крикнул я на бегу.

Вылетел из гостиницы и тогда сообразил, что не знаю, где этот чертов крайком. Да и такси не было видно. Вдруг вижу военный «газик», подбегаю:

— Отец, выручай: опаздываю! — умоляюще попросил я пожилого водителя.

— Не могу: вот-вот генерал должен выйти… — не очень уверенно ответил тот.

— Заплачу, сколько скажешь…

— А куда нужно-то?

— Первый секретарь крайкома ждет меня!

— Первый секретарь? — недоверчиво переспросил он и окинул меня взглядом с ног до головы.

— Я кинорежиссер из Москвы!

— Земляк, значит? — обрадовался водитель. — Садись, крайком — рукой подать… Если что — скажу, заправлялся долго…

Крайком действительно оказался в пяти минутах езды, правда быстрой. К счастью, пропуск был уже заказан, пулей взлетел на второй этаж и увидел выходящего из приемной высокого стройного мужчину лет пятидесяти. Почему-то сразу решил, что это и есть первый секретарь.

— Виктор Павлович? — переводя дыхание, спросил я.

— А вы, судя по всему, Доценко. — Он улыбнулся. — Успели все-таки? Что ж, нужно и мне держать слово: пройдемте в кабинет…

Ломакин сел за стол, а мне предложил место напротив.

— Рассказывайте, что за беда у вас, — догадливо произнес он.

Меня словно прорвало — чего только я ему не плел — и про «важнейшее из искусств», и про «проклятых» капиталистов из Парижа, которые хотят поставить нас на колени, и про то, что люди должны помогать друг другу…

Ломакин сидел и внимательно меня слушал, потом не выдержал.

— Извините, Виктор Николаевич, о чем все-таки речь? — воспользовавшись секундной паузой, вставил он.

— Завтра Жженов должен быть на съемках в Париже. Их перенести нельзя: придется платить огромную неустойку…

— А я при чем? — Он искренне удивился.

— Жженов участвует в завтрашнем спектакле на праздновании Дня Военно-морского флота!

— Понятно. — Он нажимает кнопку селекторной связи. — Миша, в плане праздника стоит спектакль московского театра…

— Да, Виктор Павлович! — подтвердил приятный баритон.

— Так вот, отмени его!

— Как?

— Отмени! — строже повторил Первый. — За Жженовым специально режиссер из Москвы прилетел! Сажай его на ближайший рейс до Москвы: его в Париже ждут!

— Но чем же я спектакль заменю: билеты-то все проданы? — растерялись на другом конце провода.

— Чем, чем! Не первый раз замужем: «сборную солянку» сделай! И вот еще что: я по объектам поехал, а ты позаботься, пожалуйста, о нашем московском госте… — И мне: — На денек останетесь погостить, Виктор Николаевич? — Я согласно кивнул. — Наш номер, город показать… в общем, все как следует… Сейчас он подойдет к тебе… Доценко Виктор Николаевич…

Он отключил связь и встал из-за стола.

— Если бы не предпраздничная суматоха… — Он вздохнул и протянул руку.

— Удачи вам, тезка, и вашей картине!

— Спасибо вам огромное! Если бы все государственные деятели так быстро разрешали возникающие проблемы… — прочувственно начал я, но он чуть смущенно перебил: