Взыскующие града. Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти ХХ век

[356]

жизни. Тут есть свои пути, которые нужно искать и создавать. Все-таки религиозный материализм, воплощение! <...>

ОР РГБ, ф. 171.3.4, л. 35—36 об. Публикуется впервые.

276. М. К. Морозова — Е. Н. Трубецкому

<? 02.1911. Москва—Рим>

<...> Совсем другого хотелось бы от жизни, от общества и от тебя <...> Порыва, безумия, силы, кипучей деятельности, энтузиазма и в любви, и в Боге. А вечная правота, вечная теплая манная каша надоедает иногда до нестерпимости! Душно делается и хочется разорвать все оковы и полететь! А тут чувствуешь, что ни в ком и ни в чем не находишь ответа и падаешь бессильная и разбитая. Пусто и одиноко делается! Вообще такая ломка, такой Крест! А ты находишь, что ещё мало! Ну довольно <...> Прости за нападения, прости твою беспокойную Гармосю, мне хочется уж сильной жизни¹ Бога надо любить с энтузиазмом, с упоением души, и тогда в жизни уже приобщишься к вечной жизни, к Царствию Божию. Нельзя гасить этого огня, нужно безгранично дорожить тем, что мы зажигаем огонь друг в друге. Будь терпелив и очистится этот огонь постепенно, а сразу нельзя — смерть! <...>

ОР РГБ, ф. 171.3.4, л. 15—16 об. Б. д., датируется по контексту, публикуется впервые.

277. Е. Н. Трубецкой — М. К. Морозовой

<25.02.1911. Рим—Москва>

№ 19 ?

<...> Многое происходит конечно и оттого, что ты не отдаешь себе отчета в нашем здешнем настроении. Не только не приходится давать обещаний «не бывать на собраниях»¹ и т.п., но напротив, сама же Верочка первая настаивает на том, чтобы я на них бывал и иногда даже с этой точки зрения восстает против Бегичева². У нее панический страх — оторвать меня от моих интересов и деятельности. И этой мысли она не допускает. Значит ты видишь, до какой степени с этой стороны бояться тебе нечего. Но я испуган в свою очередь тем, что жизнь тебе кажется совсем потухшей и скучной! Я тебя зову участвовать во всей моей духовной жизни, — переживать вместе то, что составляет её смысл. И ты отвечаешь, что тебе это кажется так серо, тускло и скучно!

Дорогая моя, самая в тебе опасная черта — искание яркого как такового. Ничего кроме ярких солнечных красок ты не ценишь. Перечти ради Бога знаменитое стихотворение Тютчева — «Эти бедные селенья» и все, что дальше там говорится о «крае долготерпенья» русского народа. Внешне все то, что в этом крае творится — серо, скучно и неярко. И оттого-то всего этого «не поймет и не оценит гордый взор иноплеменный».

[357]

Но ведь ты не иностранка, ты — русская и потому должна понять, сколько красы, силы и глубины в этой молчаливой, неприметной рабыне масс, какой подвиг и какое творчество тут совершаются в молчании.

Это стремление к яркому, во что бы то ни стало, — черта романтическая, не русская и в особенности не христианская. Это желание вдруг, сразу, помимо Креста достигнуть Преображения и удержать его навсегда.

Дорогая моя и милая, ужасно боюсь, что неярким, постылым и скучным кажется тебе именно то, что составляет мою духовную сущность! Скажи, ради Бога, почему же при всем этом я тебе дорог и нужен?

Думаю, что нужен тебе не чем-либо другим, а этой самой духовной сущностью,против которой ты восстаешь и борешься. Видимо душе твоей нужно не то внешнее яркое, о чем ты так часто мечтаешь, потому что иначе ты давным давно бы нашла другой предмет мечтаний; таких предметов, превосходящих меня внешнею яркостью, можно найти бесконечное множество. Отчего же тебя тянет именно ко мне? Да именно оттого, что вопреки мечте в тебе есть какое-топодсознательное («сублимашка»³ ты эдакая!), которое сильнее и вернее мечты. И оно говорит тебе, что яркое в этой жизни 99 из 100 случаев — мираж.

Поверь ты также и вот чему: в моём, как ты говоришь, «скептицизме» есть искания подлинного и истинного; от того и эта неудовлетворенность тем, что полуправда или тем, что ярко на «мгновение», а завтра исчезает, как мираж. <...>

ОР РГБ, ф. 171.7.1а, лл. 42—43 об. Датировано по почт. шт. отпр.: 10.03.1911. Рим.

¹ Речь идет о заседаниях редакционного комитета издательства «Путь», которые были единственным официальным поводом встреч Е Трубецкого и М Морозовой, проходивших в её доме.

² То есть против жизни в Бегичеве, семейной усадьбе Трубецких.

³ По-видимому, это одно из первых употреблений базовых терминов психоаналитической теории 3 Фрейда в русском ненаучном контексте.

278. М. К. Морозова — Е. Н. Трубецкому

<26.02.1911. Москва—Рим >

<...> Мне нужно массу всего тебе сообщить — накопилась тьма. Во-первых, деловое. О переводе Платона: наша редакция, также как и ты, отнеслась отрицательно к переводу Кубицкого и из тех же соображений. Может быть в будущем мы и организуем этот перевод, но в лучшей комбинации.

В сборник о Соловьеве статей Соловьева лучше не помещать, а их издать, может быть отдельной книгой вместе с другими, не вошедшими в собрание сочинений, если это нам удастся. Или ты при твоей книге издашь. Но твоего Соловьева необходимо издать в «Пути», иначе будет прямо ужасно обидно и грустно.

[358]

Теперь о твоей статье в «Речи»¹. Она мне очень понравилась. Везде она произвела большое впечатление. Профессора, которых собралось очень много у Николая Васильевича² в четверг, все в восторге от нее. С.И. Четвериков говорит, что вчера на собрании у Коновалова³ тоже все о ней говорили. Наконец, и Четвериков и Давыдов привезли известие из Петербурга, что на нее все обратили большое внимание.

Потом, в четверг вечером, у Ник<олая> Васильевича при большом собрании профессоров, читались твои оба прошения об отставке «пиано» и «форте», но все единогласно решили, что ты должен попасть под суд, если его подать <...>

Потом ещё известие: все это время происходят собрания у Коновалова. Собираются профессора и все подписавшие письмо⁴ коммерсанты. Только что мне сообщил по телефону Сергей Иванович⁵, что вчера они постановили пока конфиденциально, составить обращение от избирателей 1-ой курии, собрать массу подписей к депутатам от Москвы в Государственную Думу с выражением порицания действиям Правительства.

Завтра у нас опять собрание, посылаю тебе повестку. Ты говоришь, что к «трансцендентному» отнесся бы рассеянно. Это я понимаю, но не в этом дело. Вся твоя сила в том, что ты никак не смеешь относиться рассеянно ни к одному движению философской мысли вообще, а у нас в Москве в частности. Ты должен быть проповедником, в этом твоя сила. Ты не ученый исследователь. Твоя философия есть философия жизни. Она равнодушно не может относиться ни к одному духовному движению русской души и мысли. Временно ты должен углубиться и уединиться, но только для того, чтобы ещё усилить борьбу в будущем <...>

Ведь сейчас я хоть и не говею, но уверяю тебя, что в поте лица несу свой Крест. Утром рано встаю, еду дежурить в школе⁶. Провожу четыре часа там, наблюдая занятия с детьми, я изучаю это дело для будущей школы в деревне. Возвращаюсь домой к 9-ти утра, около 2-х завтракаю (ем постное), бегу ко всем детям, смотрю, что они делают. Бегу в редакцию, там много дела. Потом 2 часа мы читаем Фихте. Обедаю, читаю с Марусей и Микой по часу. В десять вечера так устаю, что едва дотащусь до постели. Это почти все время так <...>

Конечно, жизнь иссохшей старой девы или преисполненной высоких правил матроны — это не моя жизнь. Я или буду гореть жизнью или погасну. Только тогда я буду жить, работать и нести Крест, когда моя душа будет зажигаться и соприкасаться с лучезарным миром, где мой чудный солнечный всадник, где мы соединяемся, чтобы делать то светлое и прекрасное, ради чего только и стоит жить <...>