Взыскующие града. Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти ХХ век

Твой Володя.

267.     Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой [1042] <14.02.1911. Рим — Москва>

Милая и дорогая,

вконец убит и пришиблен только что полученным твоим письмом до боли, до нестерпимой боли, обидным и несправедливым. Неужели это ты можешь так писать и, главное, так меня понимать! Я совершенно иначе чувствую эти вещи, когда ты одна с глазу на глаз кричишь их в твоей комнате и потом через полчаса сама плачешь и просишь прощения. Но это написано за много тысяч верст, значит, обдумано и все-таки послано! Гармося, моя дорогая, неужели это ты?

<…> Как сказать человеку, истерзаному, измученному, изболевшемуся душой до того, что в ней нет места живого, человеку, который часто думает о смерти, как "о счастии", что он сидит "на Олимпе", наслаждается Рафаэлем и прогулками с мальчиками. Да побойся ты Бога! Припоминать отъезд со съезда как характерныйдля меня эпизод [1043] в те годы, когда я почти круглый год провел в вагоне, ездил все время забастовок, во время мятежей, ходил и под пулями с опасностью для жизни (в Киеве в нас стреляли революционеры), запустил науку, потому что политика съела все; и говорить, что я тогда был погружен в "семейное благополучие!" Кто это говорит!

А теперь, видит Бог, почему я в Риме, а не в Москве, и счастье ли это для меня! Но кроме Бога и ты должна знать, а не говрить, что эта мука для меня — благополучие!

"Это ущерб для дела". Я этого не думаю: в таком стихийном деле отдельная личность не может ничего. Но пусть так! Если и был ущерб, то был он оттого, что меня не было в Москве в критическую минуту, когда подал в отставку Мануилов_,а за ним и профессора [1044]. Но приезжать после этого свершившегося факта было для университета совершенно бесполезно! Я узнал об университетских событиях истинную правду только тогда, когда университет был уже разрушен непоправимо; мне оставалось только послать мою отставку, что я и сделал в письме к Давыдову [1045] (одно прошение очень резкое, другое — менее — на выбор профессоров-друзей). Что же мог я сделать кроме того! Вот профессора меня правильно поняли, что мне неизмеримо тяжелее переживать все это одному. Ах, Гармося, милая, дорогая, как обидно, как больно думать, что они это поняли, а ты нет! <…>

268.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн [1046] <15.02.1911. Москва — Тифлис>

15 февраля 1911 г.

Б.Афанасьевский пер., 17, кв.4

Моя милая, золотая, ненаглядная девочка!

Мне больно, что я не могу тебе писать так часто, как хочу. Когда пронесся надо мною вихрь суда, я увидел, что мне очень усиленно нужно писать Соловьева, ибо 1) нужны деньги, 2) нужно не задерживать сборника. И вот теперь уже я погрузился в писание и сегодня, например, написал три страницы. Радость моя, я понемногу прихожу в себя, теперь уже чувствую, что я один без тебя в Москве, вижу, что это не сон, и мне грустно, что я не с тобой и не могу за тобой ухаживать. Как-то ты себя чувствуешь? Вышла? Благополучно? Я не имею от тебя писем два дня и сегодня мне беспокойно. Тем более, что позавчера меня всю ночь душили кошмарные сны. Женечка, милая моя, когда я наконец увезу тебя, и будет ли это? Хоть бы скорее пришел официальный ответ. Эти дни я проводил довольно безумно (после усиленной работы впрочем!). Именно — вместо того, чтобы приглашать Шеров к себе по случаю избавления моего от тюрьмы, я решил прокатить их на автомобиле. Я хотел взять Ольгушу, Верушу, Надю, Бердяевых. Но Ольгуша уехала из Москвы, Л<идия> Ю<дифовна>, как потерпевшая сильное крушение на автомобиле (во Франции), решила не ехать, Н<иколай> А<лександрович>, который был сильно занят, сказал, что это "демонизм", и мы поехали вчетвером, взяв вместо Ольгуши Елену Федоровну. Ездили час и сделали верст 25, выехав за Москву в поле и в лес. Все остались довольны, в том числе и я. Стоило это удовольствие 5р. Да, вспомнил о долгах. На днях я вышлю Карлюке деньги. Только не все, м<ожет> б<ыть> даже очень немного, потому что нужно платить Фальковскому. Кроме того, еще будучи в Пятигорске, я мысленно дал обет, что если останусь на свободе, подарю Салвинас 25р. Из тех денег, которые я пришлю Карлюке (все равно, сколько бы я ни прислал) ты возьми себе 5 или 10 рублей на мелкие расходы и 10р. дай Салвинас. Остальные 15р. я передам ей через Карлюку к Пасхе. Я уверен, что ты исполнишь это мое желание с радостью. Милая ты моя, золотая девочка! Господь с тобою! Нежно-нежно тебя целую и обнимаю, только будь здорова и берегись! Я думаю уже скоро, то есть на этих днях, должен прийти ответ, и тогда мы можем начать готовиться к отъезду. Мне нужно очень много сделать до отъезда из России, у меня, очевидно, февраль будет занят самыми усиленными занятиями во всех смыслах. Л<идия> Ю<дифовна> просила тебе очень кланяться и сказала, что она переживает за нас восторг, т.е. за то, что мы едем. Твои письма меня страшно радуют. Пиши всегда "бюллетень". Непременно телеграфируй все. Прощай, за мной пришел С<ергей> Н<иколаевич>.

Завтра объясню. Христос с тобой.

269.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому [1047] <16.02.1911.Москва — Рим>

Милый Женечка! Посылаю тебе по просьбе Сергея Ивановича [1048] экземпляр воззвания, написанного Сергеем Андреевичем [1049]. Пока оно конфиденциально роздано по рукам и собираются подписи [1050]. Мы с Сергеем Андреевичем очень пожалели, что не ты это писал, т.к. написано слабо, по-моему, не достаточно для массы, на которую рассчитывают. Дай Бог, чтобы что-нибудь вышло — это было бы внушительно. Сейчас получены твои корректуры — я еще не прочла, но видела, что ты кое-что исправил.

У нас в издательстве все хорошо. Булгаковым с Бердяевым я очень довольна — мы с ними все больше сходимся. Часто много и хорошо говорим. Они относятся к делу горячо — заходят постоянно. Меня волнует вопрос о сборнике. Ты понимаешь, что мы, издавая ряд сборников, хотим этим выразить нашу боевую линию. Мы задумали поэтому написать предисловие к Соловьевскому сборнику, как к первому и обозначить этим предисловием вехи, по которым будем идти, вроде программы. Писать хочет Булгаков. Т<ак> к<ак> меня соблазняет боевая позиция и увлекает мысль вести борьбу, то я сочувствую этому, но боюсь, потому я сказала, что без твоего прочтения и согласия я нахожу неловким выступать с этой программой. Тебе будет прислано предисловие скоро. Ты напиши, как ты находишь данное предисловие, прокорректируй его и скажи вообще согласен ли ты, что предисловие нужно. Ради Бога сделай это и обдумай.

Эрн вообще пугает меня своей узостью — он отпугивает всех. Теперь, когда спор двух течений так остер, опасно отпугивать узким догматизмом. Ввиду этого хорошо ли предисловие? А сдругой стороны, не определять своего облика, не ставить иногда ребром — как-то безжизненно. Разреши мои сомненья — я тебе верю.

Я тебе не сообщала о двух докладах Яковенко [1051] и Степуна. На обоих очень резко вспыхивали столкновения между христианами и неокантианцами (или как их назвать?). Видно, что спор разгорается по всякому поводу и встают ребром все вопросы по существу. Степун был разбит в пух и прах! Он не бездарен, но поразительно безвкусен и легкомысленен. Яковенко, по-моему, единственный, к которому стоит присмотреться. Несмотря на оболочку меонизма его конечный идеал как-будто религиозен, хотя пока еще бессодержателен [1052].