Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини

— А чего же вы хотите?

— Мы хотим знать, как нам следует умереть, — последовал ответ.

Грациани промолвил уклончиво:

— Дуче может принять решение выехать в Вал-Теллину, но это совсем не обязательно. В настоящий момент он ожидает важного разговора.

Коста и Коломбо решили, что сам Грациани только и ждет подходящий момент, чтобы капитулировать, так как незадолго до этого заявил в префектуре Комо:

— Я — человек чести, а не марионетка и намерен отправиться на фронт. Когда же американцы окажутся от меня в десяти шагах, то сдамся им в плен.

— Если Муссолини кончит плохо, — бросил через плечо Коломбо, уходя, — ответственность ляжет на вас. Мы же все умрем как крысы.

Уголовный инспектор Отто Кизнатт собирался отоспаться в пустой казарме чернорубашечников в Менаджио, но это ему не удалось, так как Муссолини поднимал его с постели три раза за ночь.

Поспешно собрав документы на озере Гарда в день, когда Муссолини покинул Милан, Кизнатт не спал сорок восемь часов, пытаясь его настичь в надежде, что унтерштурмфюрер Бирцер окажется на своем месте. И вот, разыскав их в «Гольф-отеле» в Грандоле, он попытался уснуть, улегшись пораньше.

Первый раз Муссолини разбудил его в 10 часов вечера, сообщив, что партизаны собираются спуститься с гор и что он послал появившегося Паволини в Комо за десятью бронированными машинами и подкреплением.

— Достаточно ли будет их, чтобы отбить нападение? — поинтересовался дуче.

— С десятью бронированными машинами, — успокоил его Кизнатт, — можно сделать все.

В полночь Муссолини позвонил ему опять. Он находился в кабинете коменданта и изучал карты.

— Что вы скажете об этом? — закричал дуче. — Нет и следа от Паволини и броневиков. Никто не знает, где найти секретаря партии. — В голосе его прозвучала жалость к самому себе. — Моим трагическим уделом становится то, что в самые важные моменты жизни я оказываюсь один.

Кизнатт попытался его успокоить, сказав, что на рассвете пошлет дозор.

А в два часа ночи ему опять пришлось вскакивать с постели на очередной телефонный звонок.

— Наконец-то появился Паволини, — взволнованно произнес дуче. — С ним всего два броневика, и то старой конструкции. Стыд и срам!

— Сколько с ним людей? — уточнил Кизнатт.

— Ответь сам, — сказал Муссолини и передал трубку Паволини.

— Двенадцать, — признался тот.

В этот момент Кизнатт понял, что армия Республики Сало более не существует. Всего дюжина представителей старой гвардии, людей в возрасте, изъявили готовность последовать за Паволини. Основная же масса потеряла былую уверенность в связи с исчезновением Муссолини, испытывала страх перед партизанами в горах и решила не покидать Комо. Сотни человек влились в ряды движения Сопротивления. Затея с Вал-Теллиной оказалась очередной фашистской утопией и пустыми словами.

Таким образом, Муссолини оставалось только одно: продолжать оказывать уважение пакту о создании «оси» до самого конца, неизбежного и горького. И он сказал Кизнатту:

— Тронемся в путь в пять часов утра. Будет надеяться, что окажемся в немецком посольстве в Мерано до наступления темноты.

В двадцати километрах севернее Менаджио, на дороге, проходившей вдоль озера, в одном из домов деревушки Муссо открылось окно, из которого выглянул капитан Давид Барбиери, командир местных партизан. Над озером стелился туман, хотя и шел мелкий дождь. Вдруг он услышал шум двигателя автомашины. Обратившись к партизанам, стоявшим за его спиной, он произнес:

— А вот, наверное, и Муссолини собственной персоной.

Было 6.50 утра.

Когда Барбиери заметил во главе довольно большой колонны бронемашину с 20-миллиметровой пушкой и двумя пулеметами, он дал знак, чтобы его люди оставались на местах. Колонна растянулась на километр и насчитывала около сорока автомашин. Имея лишь легкое вооружение, партизаны не могли осуществить открытое нападение на бронемашину и грузовики с солдатами. Молча Барбиери вывел людей в сады у подножия горы, где те залегли цепью. Когда на узкой дороге показались машины министров, капитан выстрелил в воздух, подавая сигнал партизанам.

Тут же заговорили пулеметы броневика, но колонна была вынуждена остановиться, так как на дороге впереди оказался завал.

Еще ночью партизанский связной передал Барбиери, что в Менаджио формируется колонна, к которой на усиление подошли 200 солдат-зенитчиков во главе с лейтенантом Хансом Фаллмайером. В колонне должен находиться сам Муссолини. Барбиери сразу же распорядился соорудить на дороге завал в двух километрах от деревушки, использовав стволы деревьев и валуны, как раз на ее изгибе у отвесной скалы.

С грузовика, шедшего за броневиком, в котором находились Муссолини и Паволини, спрыгнули Бирцер и Кизнатт с автоматами на изготовку. Они увидели, что задняя правая шина броневика, наехавшего на треугольные партизанские «ежи», была спущена. В тридцати метрах далее виднелся завал. Слева от них круто вверх шла скала, справа же находился обрыв к озеру. Место для засады было выбрано искусно.

Из-за завала появились трое партизан с белым флагом. Впереди шел граф Пьер Луиджи Беллини делле Стелле, известный среди повстанцев под псевдонимом Педро двадцатипятилетний флорентиец с черной бородкой, командир партизанского подразделения 52-й гарибальдийской бригады.

Лейтенант Фаллмайер, бегло говоривший по-итальянски, пошел им навстречу. «Колонна направляется в Мерано, и немцы не намереваются вступать в стычку с итальянцами», — объяснил он. Беллини покачал толовой. У него был приказ останавливать все вооруженные группы людей и не пропускать их дальше.

Когда Фаллмайер попытался возразить, молодой партизанский командир заявил:

— Ваша колонна находится под прицелом моих мортир и пулеметов. Вы будете стерты с лица земли за пятнадцать минут.

В этот момент Беллини увидел подошедшего политкомиссара Урбано Лаццаро, который сделал ему знак рукой. Он успел осмотреть колонну, и увиденное устрашило его. За грузовиками со станковыми пулеметами были прицеплены горные орудия и зенитные пушки малого калибра.

— Если дело дойдет до боя, то, пожалуй, они сотрут нас в порошок, — прошептал он.

Беллини задумался: ведь его «армия» насчитывала всего восемь человек, вооруженных каждый винтовкой, кинжалом и тремя ручными гранатами. К ним присоединились двенадцать местных жителей, не имевших никакого оружия. Правда, в казарме были прихвачены три станковых пулемета, которые теперь смотрели на дорогу. С группой Барбиери партизаны насчитывали около пятидесяти человек.

Но у него было одно преимущество: захотят ли немцы вступать в бой, когда война, фактически, уже окончена?

Узнав, что колонна начала выдвижение из пункта дислокации, Беллини выслал связных во все близлежащие гарнизоны, к дорожным постам и патрулям в северной части озера и потребовал подхода подкреплений с тяжелым оружием и мортирами. На определенных интервалах должны были быть установлены пулеметы. В соседней деревушке Донго жители приступили к минированию моста, используя гелигнит.

Если немцы будут настаивать на своем, он был намерен взорвать этот мост.

— Сколько итальянцев следует в колонне?

— Несколько гражданских лиц, — ответил Фаллмайер, не называя Муссолини и его министров. — Но они меня не касаются. Меня беспокоят лишь мои люди.

Беллини решился пойти на блеф.

— Мы можем пропустить немцев, — предложил он, — но для этого среди них не должно быть посторонних. И добавил: — Вы, однако, должны будете сопроводить меня вдоль колонны для осмотра.

После продолжительного обмена мнениями Фаллмайер в конце концов согласился.

Беллини попросил Лаццаро выслать связных к ближайшим блокпостам, чтобы все бывшие там в наличии партизаны стянулись к дороге.

— Надо послать гонцов в горы, — добавил он, — чтобы люди спустились вниз. И надо, чтобы каждый имел что-нибудь в руках. Пусть немцы думают, что все они вооружены.

С момента остановки колонны прошло пять часов. Но вот около часа пополудни Бирцер увидел две автомашины с Фаллмайером, Беллини и партизанским эскортом, возвращавшиеся из Донго. Через несколько минут взволнованный Фаллмайер докладывал обстановку Кизнатту и Бирцеру. По всему сорокакилометровому пути до штаба дивизии в Чиавенне он видел в бинокль вооруженных людей, все дорожные мосты заминированы. Поэтому Фаллмайер был готов выполнить требование Беллини — отделить своих людей от фашистов.