Рота, подем!

– Солдат. Убежал к шкафчику. Бегом, блин! Твою мать…

– Нэт. Я койка засти…

Солдат не договорил, напряжение недели достигло предела, и я, уже не контролируя себя, махнул ногой. Узбек рухнул на пол, выронив из рук простыню. Из разбитого носа пошла кровь.

– Солдат! Стоять!! Стоять по стойке "смирно", когда разговариваешь со старшим по званию!! Смирно!! – надрывал я связки.

Солдаты и сержанты других взводов поворачивали головы в нашу сторону. – Рота, строится на "взлетке". Рота, равняйсь!! Смирно!!

Отставить!! Равняйсь!! Смирно!! Рота!! К своим койкам бегом марш!

Рота!! Команда "Рота" была!! Рота, строится на взлетке!! "Духи" решили "обуреть"? Решили норов показать? Мусаев, упор лежа принять!!

Отставить! Не резко! Повторяю для непомнящих табуреток: упор лежа в армии принимается падением! Упор лежа принять!! Раз-два, раз-два, раз-два. Встать!! Рота, рядовой Мусаев решил нарушить приказ в боевое время. Так, рядовой? Молчать, тебе слова не давали! Рот заткни. Когда мужчины говорят, женщины молчат!! Рядовой Мусаев, объявляю Вам два наряда вне очереди!! Вам понятно? Не слышу! Вы поступаете в помощь действующему наряду. Дежурный по роте, тебе есть в помощь наряду "враг народа".

Введенное мной выражение "враг народа" быстро укрепилось в роте.

Так стали называть провинившегося солдата. "Врага народа" ставили на грязные работы, в помощь наряду. "Враг народа" мог исправить ситуацию и снять "позорное пятно" путем проявления какой-либо положительной активности по отношению к своему командиру. Например, проявив личное желание пришить подшиву или почистить сапоги старослужащему. Заставлять никого не надо было – желающих исправиться было предостаточно. Зачастую солдат сам предлагал погладить форму или пришить подшиву, выпрашивая после возможность сбегать в "чепок". Это были мирные дела, крайне редко доходящие до воспитательного мордобоя. Что такое "дисбат" в роте знали. Когда я был молодым, младшим сержантом, то служивший в роте рядовой, явно отличавшийся от других солдат, говорил:

– Запомните, сынки. Не троньте солдата пальцем. Или бейте так, чтобы следов не оставалось. По почкам валенком или уставом по голове. Я одному чурке дал по яйцам и два из трех лет, полученных за неуставные взаимоотношения в "дизеле" отсидел. А "дизель" – это не полк. Идешь, несешь, даже бежишь с носилками с песком. Навстречу тебе идет сержант. Ты носилки бросаешь, вытягиваешься по стойке смирно и отдаешь честь. Потом подбираешь носилки и вперед, дальше.

Вовремя не принял строевую стойку – получил в рыло. Вякнул – попал на губу. А там губа не то, что в дивизии. Сразу в карцер. А в карцере хлорочки сантиметров пять на пол насыпят, и водички пару ведерок плеснут. Ни сесть, ни лечь и легкие жжет. И никого не волнует. Ты почти как зек. Отпусков нет, увольнительных нет. Если хорошо служишь, то можешь раньше в полк вернуться и дослуживать.

Меня мамка два года тому назад домой ждала, а я только через месяц дембельнусь. Берегите себя, сынки, хрен с ними, с чурками.

Из носа Мусаева продолжала медленно капать алая кровь. Капала на пол, но, самое главное, она капала на майку солдата.

– Рота, разойдись. Мусаев за мной!!

Я повел его в каптерку. Уступать в такой ситуации было нельзя.

Уступка означала бы, что солдаты имею право сесть на шею сержантам до окончания учебки.

– Товарищ старшина, – обратился я к Бугаеву, – рядовой Мусаев решил своего сержанта послать куда подальше.

– Ух, ты, воин. Сержанта посылаешь?

– Нэт.

– Рот закрой, когда со старшиной разговариваешь!! Офигел, солдатик? Тебе кто давал слово выступать? У нас тут не демократия. У нас, сынок, армия. И что у тебя за вид?

– Я к врачу пойду.

– К врачу ты пойдешь завтра с 16 до 17, если заранее запишешься в журнал.

– Нэт. Я сейчас пойду. Скажу, что меня сержант бил, тогда сержант посадят.

– Ты совсем дурак, чурка? Ты на сержанта напал, приказ не выполнил…

– Я не напал…

– Рот закрой!! Напал! Вся рота видела. Ты, чучмек, кому думаешь, что поверят? Гвардии старшему сержанту, отличнику боевой и политической подготовки или тебе, чурке безмозглой, которая не умеет даже по-русски разговаривать? Дай сюда майку. Бегом к умывальнику рожу мыть!!

– Глянь за ним, – показал мне головой на дверь Бугаев, кидая майку в грязное белье.

Через три минуты Мусаев стоял перед Бугаевым, окруженным сержантами роты. Следов крови на нем не было.

– Ты с чем собрался к врачу идти? – переспросил Бугаев. – Ты практически здоров, солдат. Косить собрался?

– Все равно пойду. На майка кровь есть.

– На, держи свою майку, – и Бугаев кинул солдату майку из пачки.

– Одевай.

– Пойду. Завтра пойду, – сказал солдат, удовлетворенно натягивая майку. Его лицо, увидевшее пропавшие с майки следы крови, вытянулось так, что удержаться от смеха не смог никто.

– Солдат, ты приказ помнишь? Сложить вещмешок и заступить в наряд. У тебя на все про все две минуты. Время пошло!! – напомнил я солдату.

– Я ночью в нарядэ тэба зарэжу! – твердо пообещал мне солдат.

– Обязательно. Пшёл вон, баран.

Желания попасть под штык-нож солдата у меня не было никакого.

Однажды такое же обещание получил Денискин. Сашка тогда пытался заставить молодого солдата надеть противогаз и убирать туалет в противогазе из-за того, что солдат отказывался мыть сие заведение под предлогом нелюбви к запаху хлорки. Из-за того, что солдат еще не принял присягу и "приказ командира" был для него пустым звуком, сержант Денискин вместе с младшим сержантом Крымовым решили натянуть казаху противогаз собственноручно. Солдат сопротивлялся, но ударить молодого бойца из них тоже никто не решался. В конце концов, они, скрутив солдату руки, натянули ему противогаз на голову и отпустили его.

– Иди, мой пол, – начал смеяться Сашка.- Теперь тебе ничего мешать не будет.

Солдат сорвал с головы противогаз, швырнул его на пол и кинулся к открытому окну. Он не пугал и ничего не говорил. Он выпрыгнул из окна третьего этажа и… повис в воздухе, зацепившись одной рукой за поперечную раму окна.

– Чего завис? – спокойно спросил его кто-то из сержантов-дембелей, проходя мимо. – Прыгай. Тут третий этаж, разобьешься, я скажу, что не выполнил требования по правилам безопасности при мытье окон. Прыгай.

Секунду зависнув в воздухе, казах подтянулся на одной руке и встал на подоконник.

– С подоконника слезешь, не забудь протереть, чтобы грязь от сапог не оставалась, – сказал дембель и пошел дальше.

– Чего не прыгнул-то? – попытался зацепить его Денискин.

– Я прыгать не буду. Я тэбя ночью зарэжу.

Вот тогда мы получили первый опыт того, что надо делать при подобных обещаниях, и я позвал дежурного по роте.

– Тебе в дополнение дан Мусаев. Ты его в сортир, на "очки" по полной программе, потом пол, "машку" в руки и на тумбочку до утра.

Штык-ножа не давать. Запомни, он не спит. То есть, вообще не спит. А то его бурость может другим передаться, заразная это штука

"бурость". Потом как вирус разойдется, не будем знать, как лечить.

Вырубать придется. С корнем. По самые… не балуйся.

– Рота, подъем! Тревога!! – кричал, надрываясь, дежурный.

В роту один за другим уже входили офицеры роты и управления батальона.

– Рота, тревога!! Взвод, тревога!! В ружье!! – слышалось со всех сторон. – Взвод, строится, получить оружие и противогазы.

Солдаты бежали, толкая друг друга, напяливая вещевые мешки, каски, автоматы со штык-ножами и противогазы. Строились на улице повзводно.

– Бугаев, – крикнул ротный, – веди роту к боксам.

Мы пошли к боксам в парк, где хранилась военная техника. Боксы были закрыты, и солдаты стояли без дела. Тревоги не поднимали ни боевой дух, ни боеспособность солдат. Тревоги могли демонстрировать вышестоящему командованию, что солдаты могут встать и в полном бардаке выскочить с вещевыми мешками на улицу. На этом тревоги заканчивались. Они не превращались в продолжающиеся учения, как это показывали в классических фильмах про армию. Даже техника почти никогда не выгонялась из боксов. Чаще всего командир полка с проверяющим проходили вдоль строя и распускали солдат по казармам. В ожидании этого приказа от скуки начался спор, кто сможет сильнее бросить штык-нож. Сержанты брали штык-ножи своих солдат и кидали их в двери бокса. Через полчаса это занятие большинству наскучило, и только Самсонов, задетый за живое кем-то из дедов, продолжал швырять ножи, которые глубоко входили в пятисантиметровые доски.