Фрунзе

И Кутяков, безусловно, прав: таким и оставался Фрунзе в роли командующего. Он не выхватывал пистолет из кобуры в состоянии аффекта и не приканчивал на месте непокорного человека, как это случалось у Василия Чапаева и его товарищей. И по делу Линдова не подписал смертного приговора ни одному бойцу. Более того, на Восточном фронте известен лишь один его приговор о расстреле. Он был вынесен бывшему офицеру Авалову, который предательски покинул пост комбрига-74 и выдал врагу секретный приказ о наступательных операциях против колчаковских генералов. Но и этот приговор не был приведен в исполнение, потому что предатель укрылся в логове белогвардейцев.

В Уральском гарнизоне дисциплина восстановилась скоро: новый командующий был образцом революционного порядка и строго взыскивал за партизанщину. И Плясунков — живое воплощение былой «вольницы» — взял себя в руки; он так полюбил командарма, что не раз выказывал ему безграничную преданность.

Крепко ругал он себя, что поддался сплетне — принял коммуниста-подпольщика, каторжанина и смертника за старого генерала из немцев. Он был молод — по двадцать четвертому году, но с осени 1915 года хлебнул горя в царских окопах на Западном фронте. И слыхал краем уха о выдающемся большевистском агитаторе Михайлове, который на диво предстал теперь перед ним в образе командарма-4.

— Вот промашку я сделал! — сокрушался он.

Замечательная троица из самарских партизан — Василий Чапаев, Иван Кутяков и Иван Плясунков — начала борьбу с беляками в разных местах, в своих отрядах. Но вскоре она свела их в одну группу, и вожаком стал Чапаев. Вместе они освобождали Николаевск и дважды ходили на Уральск, пока Чапаев не уехал в академию. Плясунков, как и Чапаев, потерял в бою любимого брата Матвея. И у него счеты с беляками были и классовые и сугубо личные. Он горел в бою, и геройство его передавалось бойцам: очертя голову они шли за своим любимым командиром.

Плясунков словно переродился после долгой вечерней беседы с командармом. Он пригласил Фрунзе к себе в штаб, чтоб ознакомить его с задуманной операцией и заодно отобедать в кругу командиров.

Михаил Васильевич не отказался: он любил людей смелых, даже дерзких в своем деле, и хотел поближе познакомиться с одним из друзей Чапаева. К тому же был и служебный интерес: 25-я дивизия, где служил Плясунков, только что была передана ему из 1-й армии.

Плясунков собрал командиров полков и разбирал с ними задачу, поставленную перед бригадой приказом Фрунзе в день неудачного парада 12 февраля 1919 года.

Выходило так: бригада остается в армейском резерве, удерживает Уральск и хутор Круглоозерный. А одним полком с конницей наступает на Барбастау и выдвигается вперед, чтобы прикрывать с тыла и с левого фланга 22-ю Николаевскую дивизию, идущую с боями на Лбищенск.

Плясунков и Ильин, захватив Уральск, ограничились этим и не бросились в погоню за казаками. Фрунзе давал в приказе новую ориентировку: не только брать города, но и не давать наиболее жизненному контрреволюционному ядру Уральского войска ускользать из-под ударов 4-й армии.

И Плясунков особенно подчеркивал товарищам эту мысль командующего: «Горячо зову всех своих боевых товарищей проникнуться важностью минуты… и ставлю вверенным мне геройским войскам задачу: окончательно разгромить противника, захватить его главные силы и их руководителей, мешающих трудовому населению области приступить к мирной производительной работе…»

В этот момент и влетел вестовой. И выдохнул у порога:

— Ко-ман-дарм!

Приосанились командиры полков, молодцевато отдал рапорт комбриг. И толково показал на карте, как бригада думает решить задачу. Фрунзе похвалил командиров.

— Главное же — наступать и наступать! Зима — наша противница, но и наша союзница. Казаки сейчас отсиживаются по куреням. Вот и брать их врасплох!

И Новицкому понравилось решение задачи. И он вдруг увидел в комбриге — высоком, статном, подтянутом — хорошего мастера ратного солдатского труда. «Молод, молод и горяч, — подумал он. — Но что поделаешь: таково время! Я в его годы был подпоручиком. Да и командарму две недели назад минуло тридцать четыре. Дети, ей-богу, дети!»

Поговорили у карты, и подошло время обеда. Из комнаты, что была обочь со штабом, вышла молодуха с оренбургским платком на крутых плечах, запросто поздоровалась с гостями и пригласила к столу:

— Прошу откушать чем бог послал!

За разговором о всякой всячине решили и неотложные дела. Фрунзе с Новицким и Сиротинским собирались в район хутора Щапово, где завязала бой Николаевская дивизия. Нужен был проводник.

— Он будет, — сказал Плясунков. — И охрана моя.

— Охраны не нужно, не по чужой земле поедем, — спокойно сказал Фрунзе.

Не хотелось за обеденным столом говорить хозяину неприятные вещи. Но Фрунзе не любил неправду.

— Кожаное обмундирование сегодня же соберите у своих бойцов и сдайте в цейхгауз. И чтоб впредь такого самоуправства не было!

— Слушаюсь, товарищ командующий!

В разговор хотела вступить жена Плясункова, но он ее оборвал:

— Анна! Остепенись!

— А в чем дело? — обратился к ней Фрунзе.

— Не хочу, чтоб мужа моего корили! Я при нем — как цыганка в таборе и у всех — как бельмо на глазу. Домой бы меня отправить: не женское это дело — колготиться одной среди мужиков!

— Да угомонись ты! Я ведь тебя за три года считанные недели видел: все фронт да фронт!

— Дело семейное, решайте его сами, — Фрунзе откланялся. — Моя жена скоро приедет в Самару, но на передовую я ее не возьму…

Надо думать, что молодые успели доспорить за три дня. Во всяком случае, перед отъездом из Уральска Михаил Васильевич получил от Плясункова доверительное письмо: «Дорогой товарищ Фрунзе! Так как красному командиру иметь при себе жену нецелесообразно, прошу взять ее с собой и отправить на родину…»

— Видите, Федор Федорович, и в этом щекотливом деле Плясунков разобрался правильно… Что ж, возьмем эту «нецелесообразную» жену и доставим ее по назначению — в Николаевск…

Но Плясунков правильно решил и еще одно дело. Он опасался за жизнь Фрунзе и дал распоряжение конному отряду: от хутора Круглоозерного до передовой цепи Орлово-Куриловского полка скрытно двигаться за командующим. И — в случае опасности — поддержать его огнем.

— Смотрите! — кричал в трубку комбриг. — Такой человек, он и в пекло полезет. Не доглядишь — голову сниму!..

Плясунков как в воду глядел.

Когда Фрунзе появился на командном пункте полка, там было не далеко от паники. Атака на хутор Щапово захлебнулась, боем овладели беляки, плотным огнем прижимая к земле красноармейские части.

Командарм поднялся по скрипучим ступеням под крышу ветряной мельницы и с горечью отметил, что красноармейцы уже неспособны наступать — они откатываются назад, в надежные укрытия.

— Ну что, мой генерал? — мрачно спросил он Новицкого, который уже нервно теребил эспаньолку.

— Так не воюют, Михаил Васильевич, когда хотят победы! Это экскурсионная прогулка со смертельным исходом, а не бой. Нет ни единой воли, ни согласованности, ни поддержки. Артиллерия молчит, когда каждый снаряд нужен до зарезу. Части никудышные, их надо перетрясти, влить в них новые силы. И конечно, укрепить командный состав. Пока это не сделаете, о наступлении нечего и думать… Да вот вам и живой пример! Глядите! Вы на мельнице, об этом все знают, и никто не задерживает казаков. А ведь они рвутся к нам. Ну и положение!..

— Сиротинский, примкните входную дверь и дайте нам по паре гранат! Будем держаться! — Фрунзе выхватил пистолет из кобуры и встал за стропилину.

Казаки скинулись с бугра в лощину, с гиком вылетели на бугор возле мельницы, лихо размахивая шашками. Редкие выстрелы щелкнули в морозном воздухе, два казака вылетели из седел. Но остальные держались строем, и уже слышно было, как храпят и тяжело дышат их кони.

Вдруг с фланга ударил по ним пулемет, и красные конники вылетели из-за мельницы, с ходу врезались в бой.