Фрунзе

В городе не было старшего начальника — командира 22-й дивизии Дементьева: он приехал позже Фрунзе, под вечер. А два временных комбрига, да еще из соседних дивизий, никак не могли поделить власть.

Начальником гарнизона объявил себя Плясунков из 25-й дивизии. Он первым завязал бой в Уральске и захватил в предместье вещевой склад беляков: это его бойцы поскрипывали новым кожаным обмундированием, разгуливая по улицам героями. Но начальником гарнизона объявил себя и Ильин — из 22-й дивизии: он первым прорвался к центру города.

Дальше — больше, междоусобица захватила и бойцов: внутренний порядок не соблюдался, караульную службу несли только в своих частях. Город был во власти стихии. При этом Ильин вел себя тише, а Плясунков любил шум.

Как только появился в городе Дементьев, Фрунзе направился в штаб его 22-й дивизии. И со свойственной ему мягкостью сразу же завоевал уважение начсостава.

«В штабе 1-й бригады 25-й дивизии внимательно следили за действиями нового командарма, — записал в своих воспоминаниях Иван Кутяков. — Напряженно ждали его к себе. Велись уже жестокие споры, что «немец» должен в первую очередь приехать сюда. День клонился к вечеру, но Фрунзе все не появлялся. Так время прошло до глубокой ночи. Начсостав с чувством недовольства разошелся по квартирам.

Наутро Фрунзе отдал приказ о смотре войск Уральского гарнизона.

Командиры 25-й дивизии с недовольством строили свои части для похода на площадь; хотя и неохотно, но пошли на парад. Командиры полков были убеждены, что их поставят на правом фланге, но командующий парадом начдив-22 поставил их на левом фланге, за обозами своих войск.

Февральский день был ясный, но мороз крепко щипал руки и ноги. Красноармейцы начали выражать недовольство, что их заставляют мерзнуть на площади. В приказе было сказано, что Фрунзе будет принимать парад ровно в одиннадцать, но почему-то Михаил Васильевич задержался в партийном комитете минут на тридцать-сорок.

Глухой ропот стал выливаться в громкие возгласы, что, мол, старый режим вводят генералы в Красную Армию, опять по-старому приходится целыми часами ждать на морозе генерала. Врид комбрига Плясунков якобы для успокоения красноармейской массы подал команду: «По зимним квартирам — марш». И полк за полком разошлись…

По прибытии на квартиры все комиссары и часть более уравновешенных командиров начали истолковывать этот поступок как неповиновение Советской власти, как бунт. Настроение ухудшилось».

На параде осталась одна бригада 22-й дивизии. Гремел оркестр, отобранный у Плясункова (он взял его в бою у беляков), но безотрадной была картина на площади. И Новицкий не скрывал огорчения, что первый парад у Фрунзе похож на такое неприглядное сборище «племен, народов, состояний».

Люди так и не смогли навести строй по струнке и винтовки держали кто как: на ремне, на плече, у ноги. Почти не было поясов на шинелях, а папахи либо откинуты набекрень, либо нахлобучены на глаза. Обувка плохая. И в довершение ко всему кто-то даже курил самокрутку во втором ряду.

Но прошли бойцы лихо, и конники прогарцевали красиво. Видно было, что все они обстреляны и смелости им не занимать, но дисциплина и порядок им незнакомы. И в их присутствии Михаил Васильевич начал строгий разбор «парада». Пора кончать со всей этой анархией, с «вольницей». Бои предстоят суровые, противник сильный, и залог нашей победы в революционном порядке… Затем он наградил группу отличившихся бойцов и командиров часами за взятие Уральска. Но у всех остался тяжелый осадок после такого неудачного смотра.

Говорят, Плясунков потерял самообладание и направил командующему дерзкую записку: «Предлагаю прибыть на собрание командиров для объяснения по поводу ваших выговоров нам за парад».

Правда, Плясунков ушел с парада до того, как Фрунзе учинил разнос комдиву Дементьеву за расхлябанность в частях. И гнев свой он должен был обратить прежде всего на Дементьева: именно тот отобрал у него оркестр и указал место его бригаде за своим обозом. К тому же Фрунзе наградил Плясункова часами, на другой же день принял живое участие в его личной судьбе и всегда считал его наряду с Чапаевым и Кутяковым своим ближайшим боевым товарищем.

Но что было, то было. И через три недели сам Фрунзе вспомнил в приказе о досадном инциденте в Уральске: «Так, был случай, когда один из командиров бригады, получив от меня за несколько недозволительных проступков словесный выговор, апеллировал к своим подчиненным, и в результате командный состав этой бригады, во главе с бригадным военным комиссаром, потребовал меня для объяснений. Такое же требование было затем мне предъявлено и самим командиром бригады».

Иван Кутяков, отлично наслышанный об этом, описал события того памятного дня в спокойном тоне:

«Вскоре было получено приказание Фрунзе: собраться начсоставу 25-й дивизии в штабриге-1.

Начало темнеть. Весь комсостав был в сборе. Раздавались голоса: «Если придет с охраной, то нужно на всякий случай вызвать дежурные части». Все были в в этом уверены, так как по опыту прошлых приездов командующих знали, что их всегда сопровождает сильная охрана (так обычно приезжал Троцкий), и это недоверие глубоко оскорбляло бойцов. Они говорили: «Боятся нас, как бандитов».

Настроение бойцов и начсостава бригады Михаилу Васильевичу было известно. Несмотря на это и всю напряженность обстановки, Фрунзе пришел на собрание без сопровождающих. Командный состав этим поступком был ошеломлен: один, без всякой охраны, пришел в штаб бунтующей бригады.

Плясунков сознательно не скомандовал «встать» и «смирно», не подошел с рапортом. Таким образом, с появлением Фрунзе на собрании воцарилась могильная тишина, хотя до его появления велись громкие, возбужденные споры.

Михаил Васильевич молча прошел вперед, где сидело командование бригады. Спокойно и ласково со всеми поздоровался, как будто ничего не произошло. Командирская аудитория молча, но внимательно, не пропуская ни одного движения Фрунзе, за всем следила. С минуту продолжалась напряженная тишина. Затем Михаил Васильевич спокойным голосом, с неизменной улыбкой в глазах, обратился якобы к Плясункову, а сам встал лицом к собравшимся командирам и попросил слова. Собрание глухо ответило «просим».

Фрунзе начал речь о положении на фронтах республики. Ярко обрисовал тяжесть Северного и Южного фронтов, затем перешел к Восточному. Он раскрыл стратегическую обстановку на фронте, весьма лестно отозвался о героизме старых бойцов 25-й дивизии, закончил призывом к наступлению на Лбищенск.

Речь длилась около полутора часов. Никто не прерывал, слушали внимательно. Один из артиллеристов задал вопрос: «Расскажите о себе, кто вы?» Михаил Васильевич кратко, сжато рассказал, что он сын фельдшера, два раза был приговорен царем к смертной казни, много сидел в тюрьме, никогда не был генералом.

Раздались громкие аплодисменты, крики: «Да здравствует свой командир! Ура!» После этого командиры начали в своих выступлениях уверять товарища Фрунзе, что вся бригада по первому его приказу выступит но только на Лбищенск, но пойдет до самых берегов Каспийского моря. Потом почти каждый подходил к Михаилу Васильевичу и задавал ему какие-либо вопросы. Собрание превратилось в дружескую беседу и затянулось далеко за полночь. Командиры разошлись по домам с глубоким убеждением, что ими командует свой человек».

Эти записи Ивана Кутякова мало согласуются с воспоминаниями Сергея Сиротинского. Тот говорил, что Фрупзе держал речь в резком тоне; подчеркивал, что выступает он не как командующий, а как член партии; якобы угрожал расстрелом за бунтовщические настроения в бригаде и давал понять, что он никого не боится, почему и пришел без охраны.

Все это не в образе Фрунзе. Михаил Васильевич был удивительно скромным человеком. Он никогда не скрывал горячей любви к рабочим и крестьянам, одетым в шинели, всегда был деликатен в делах, где решало судьбу пламенное слово большевика, а не угроза лишить жизни человека, сбитого с толку вражеской агитацией, гнусной сплетней или просто не разобравшегося в сложной обстановке фронтовых будней.