Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987) читать книгу онлайн
Переписка Алексея Ивановича Пантелеева (псевд. Л. Пантелеев), автора «Часов», «Пакета», «Республики ШКИД» с Лидией Корнеевной Чуковской велась более пятидесяти лет (1929–1987). Они познакомились в 1929 году в редакции ленинградского Детиздата, где Лидия Корнеевна работала редактором и редактировала рассказ Пантелеева «Часы». Началась переписка, ставшая особенно интенсивной после войны. Лидия Корнеевна переехала в Москву, а Алексей Иванович остался в Ленинграде. Сохранилось более восьмисот писем обоих корреспондентов, из которых в книгу вошло около шестисот в сокращенном виде. Для печати отобраны страницы, представляющие интерес для истории отечественной литературы.
Письма изобилуют литературными событиями, содержат портреты многих современников — М. Зощенко, Е. Шварца, С. Маршака и отзываются на литературные дискуссии тех лет, одним словом, воссоздают картину литературных событий эпохи.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Дорогой Алексей Иванович.
Спасибо за встревоженность. Пишу только для того, чтобы весть подать. Мне гораздо лучше; от гриппа я уже оправилась и в Переделкине выхожу, но вот в работу еще не влезла: все время отрываюсь от книги для мелочей — необходимых, но досадных. Вообще — не соскучишься.
За Ваше письмо в Союз [528], дорогой друг, не благодарю, потому что за чувство чести и дружества не благодарят. Разумеется, Ваши слова (как и все остальные) оглашены не были, и даже не упомянуты, но до меня они дошли. И мне это незабвенно.
Комарово. 17.IV.74.Дорогая Лидочка!
Стало труднее писать не по причинам цензурным, они всегда были, а просто потому, что болезненнее стали ощущаться все беды, огорчения, напасти, сваливающиеся и на тебя и на твоих друзей и близких.
Легко, изящно, шутливо уже не пишется. (Чего захотел, — скажете Вы.)
А хочется, очень хочется сказать — если не в лицо, то — доброе слово людям, которых любишь и которых все меньше, на бумаге.
20/IV 74.Дорогой Алексей Иванович.
Ваше письмо от 17/IV дошло до меня молниеносно: сегодня 20/IV, я застала его, вернувшись с дачи. Отвечаю немедля, и оно будет послано Вам заказным сегодня вечером или завтра утром. (Почта ко мне стала доходить аккуратнее после того, как, не добившись толку от почтового отделения, я написала жалобу Министру Связи СССР [529]… Я написала: ничего не имею против распечатывания и чтения моих писем и писем ко мне, но требую, чтобы после всех манипуляций их доставляли по адресу.)
_____________________
Я вообще не люблю переводы и вообще сейчас мало читаю. Когда мой друг М. С. Петровых подарила мне сборник стихов и прозы некоего болгарина Далчева — я приуныла: времени-то и глаз у меня совсем нет. Но я открыла прозу и потряслась. Стихи тоже отличные, а проза напоминает дневник Жюля Ренара, только без снобизма и сердечнее. Если можете — купите; книжка только что вышла: Москва, 1974, Изд. Худ. Лит., Атанас Далчев, «Избранное». Бывают же на свете чудеса!
Комарово, 7.VI.74.Дорогая Лидочка!
Книгу Далчева я заказал, но до сих пор мне ее не достали. И никто из тех, кого я спрашивал, о ней не знают. Даже заядлые книгочеи [530].
У нас опять волнения: Маша готовится в институт. Но вряд ли ее допустят к экзаменам. Талант у нее признают, но требуют от нее того, чего природа нашей дочке не дала: голоса, слуха, умения танцевать.
«Закон есть закон». Программа есть программа.
17/VI 74.Дорогой Алексей Иванович.
Давно мы с Вами не перекликались. Я уж и не помню, кто из нас кому последний писал. Но это и не важно ведь, правда? Вы у меня всегда со мной, при мне, при себе — правда?
Люша рассказала мне о дне, проведенном ею в Комарове. Для нее это был счастливый день.
А завтра — годовщина страшнейшего дня: автомобильной аварии. О, какой вообще в прошлом году был у нас июнь! Жара; лифт не работал; я жила в чужой квартире [531], в городе, потому что дача была занята; и вот — это известие о Люше; лестницы, врачи у Склифосовского…
_____________________
Но теперь все позади: и Люша здорова (почти), и квартиры той уже для меня нет [532]… И лифт у нас отлично работает.
_____________________
Да, время несется. Тусенька мне говорила однажды так: «Старость — это скорость. Вспомните, что такое была гимназия: каждый класс — век. До этого детство — века… А теперь я живу так, будто меня кто-то стукает по затылку и я бегу с горы».
Книгу Атанаса Далчева я попытаюсь Вам достать.
24/VIII 74.Дорогой Алексей Иванович. Не очень уверенная, где Вы, на всякий случай пишу в город. Очень Вы меня огорчили вестью о Машеньке. Интересно, что я никакого ее речевого дефекта (то есть дефекта в произношении) не примечала никогда.
Ох уж эти дети, которые могут только одно и ничего более. Я сама была такая. Пошла в Институт Истории Искусств на литературное отделение даже не столько из любви к литературе (ее мне хватало), сколько из невозможности научиться учиться чему-либо вообще: математике ли, биологии ли, языкам ли — ничему. Я ведь умудрилась прожить жизнь, не узнав ни одного языка; а меня с детства учили английскому, а позднее — немецкому, и все учителя высокого уровня. И — никакого толку. Чуть-чуть читаю по-английски… Над математикой — над арифметикой даже — выплакала глаза. К счастью, Тенишевское училище было не строгое: меня переводили из класса в класс, потому что по литературе и истории было хор., по биологии — уд., а «математике ее все равно не научишь». Митя потом уверял, что это учителя были виноваты, и пытался мне объяснять, но не преуспел. К старости тупость усилилась, и я с трудом соображаю, сколько надо получить сдачи.
А что за дурацкая идея, будто на сцене звуки надо выговаривать безупречно? Ведь множество людей не выговаривают «р» или «л» — и что? Вот когда вместо «который час» спрашивают «сколько время» — тогда худо.
_____________________
Рада, если Вам понравился Атанас. Он весь вглубь. О мастерстве же перевода уж и не говорю. В прозе я нашла некоторые микроскопические неудачи, а стихи — само совершенство. Знаете ли Вы книжку М. Петровых «Дальнее дерево»? Замечательный она поэт, а уж мастер перевода — и не говорю. Если у Вас нету ее книжки, я попрошу Финищу переписать 2 моих любимых стихотворения и пошлю Вам.
13/IX 74.Дорогой Алексей Иванович.
Прежде всего, простите меня, пожалуйста, — я в этом году впервые забыла о дне Вашего рождения! Надеюсь, Вы поверите, что не забывчивость сердца, а просто затурканность бытовая, рабочая; я понимаю, Вы не обиделись, но я сама на себя обиделась, потому что ведь для меня это праздник. Сама себя его лишила.
_____________________
Вы спрашиваете, какие два стихотворения Петровых я больше всего люблю в «Дальнем дереве».
и еще третье (нет под рукой, забыла начало, а кончается так:
А купили ли Вы Самойлова «Волна и камень»? Там просто чудеса.
3/XI 74.Дорогой Алексей Иванович.
Осень была в этом году необычайная. Теплая, тихая, смиренная осень.
28-ое прошло хорошо. Было меньше людей, чем всегда: обычно как-то везло, падали дни К. И. на субботу и воскресенье, а тут — понедельник, люди служат.
Было мирно, тихо — а на горе тоже темень и золотые листья и очень много свежих цветов.
_____________________
Уже к концу — т. е. часам к 6, когда почти все разъехались, — приехал Непомнящий и прочел дивную пародию на чью-нибудь речь, обращенную к Пушкину-юбиляру. Академическую. Ну, этого не описать. Кстати, читаете ли Вы его статьи? Поразительный пушкинист — и, вероятно, вообще лучший из нынешних критиков.
