Дюма

Дюма по возвращении узнал, что больна молодая актриса Исторического театра Майе (романа с ней у него не было). Жюлю Жанену: «Бедная малышка умерла сегодня утром. У нее осталась старуха мать 87 лет и маленький ребенок. Помогите, сделайте все, что в ваших силах, подписку и т. д., чтобы старушку можно было устроить в дом престарелых. Что касается малыша, то если его отец не захочет, я возьму его. Ему только три года, он еще мало ест. Буду работать одним часом в сутки больше… Я распечатываю это письмо, чтобы сообщить, что Дорваль умирает». Мари Дорваль умерла 18 мая, в 51 год, ее забыли. Незадолго до этого умер ее четырехлетний внук, и она проводила дни на его могиле, совсем разбитая. Дочь и зять, актер Рене Луге, привезли ее умирать в Париж, денег у них не было (у Дорваль было еще две дочери — денег не дали), вызвали Дюма, тот обещал, что похоронят достойно. Наличных у него было 500 франков. Попросил помощи у Гюго, тот (по словам Дюма) отказал, министр просвещения Фаллу — тоже. Заложил один из своих иностранных орденов. Похоронили Мари Дорваль рядом с внуком. (В 1855 году Дюма написал о ней книгу и на гонорар оплатил участок на кладбище и памятник.)

28 мая Законодательное собрание начало работу, а 3 июня был прием у президента, на который Дюма пришел, вероятно, в надежде, что Луи Наполеон пообещает следовать его советам, но тот ограничился кивком. 11 июня Ледрю-Роллен от лица левых предложил отдать под суд президента за римскую экспедицию (нарушавшую конституцию), это, естественно, не прошло, 13-го левые попытались вывести людей на демонстрацию, пришли шесть тысяч человек, в том числе 600 национальных гвардейцев во главе с неугомонным Этьеном Араго, они были быстро разогнаны, Ледрю-Роллен бежал в Англию, Араго — в Бельгию. Лион откликнулся восстанием 15 июня: 150 убитых, две тысячи арестованных. Дюма в те дни писал «Джентльменов Сьерра-Морены».

«— Итак, господин поэт, — обратился он [маршал Бюжо] ко мне, — что вы думаете обо всем происходящем?

— Скажу вам, господин маршал, что я думаю: водоворот мы принимаем за поток и растрачиваем силы, подымаясь вверх по реке, вместо того чтобы плыть вниз по течению.

— Вот как! Уж не становитесь ли вы, случайно, социалистом?

— Я никогда не становился им, господин маршал, я был им всегда, и то, что говорю сегодня, я писал еще полтора года тому назад: поступь народов не торопят и не замедляют — за нею следуют…» Он заявил маршалу, что президент «слишком уж настроен на борьбу» и «погружается в прошлое, в то время когда у него есть будущее»: ему следовало «проповедовать крестовый поход ради завоевания всеобщей свободы и создания великого союза народов».

17 июня объявили результаты по Гваделупе — Дюма набрал пристойное число голосов — 2985 (16 процентов), но вновь стал третьим. Президент никаких походов не проповедовал, а собрание приняло законы о запрете клубов и «преступлениях печати»: нельзя оскорблять президента, «побуждать к неповиновению» и заниматься краудфандингом на оплату штрафов. 1 августа Дюма писал в «Месяце»: «Необходимо, несмотря на некоторые сомнительные действия принца-президента, искренне и преданно сплотиться вокруг него, избранного в миг энтузиазма; но, продолжая поддерживать принципы и человека, необходимо помешать принципу исказиться, а человеку — ослабеть и впасть в заблуждение. Сейчас принципы разрушены, а человек близок к краху…»

Повесть «Два студента из Болоньи» печаталась с 22 июня по 28 июня, издательство «Кадо» купило «Регентство», 26 июля Исторический театр поставил инсценировку «Шевалье д’Арманталя»; злосчастного «Бражелона» Дюма бросил, Маке дописывал его один. Это доказано: 20 августа Луи Перье, редактор «Века», в отчаянии взывал к Маке, чтобы тот хоть как-нибудь закончил роман, тот ответил, что ему нужно посетить ряд исторических мест, и редакция выбила ему командировку. Другой редактор «Века», Матарель де Фьенн, рассказывал, как Маке восстановил по памяти присланный Дюма и временно утерянный фрагмент текста в 500 строк, потом сравнили: исправления Дюма внес только в 30 строк. Он в это время писал для Верона повесть «Завещание господина де Шевелена» со вставным рассказом о Вильнаве, отце Мелани Вальдор. Многозначительный финал истории — смерть Людовика XV: «Нам приходилось рассказывать о радости парижан по поводу смерти Людовика XIV. Не меньшей была их радость, когда они увидели, что избавились от того, кого тридцатью годами ранее прозвали Возлюбленным».

Он чувствовал стыд и в сентябре объяснял в «Месяце», почему был за Луи Наполеона: поверил… надеялся… Гюго 15 сентября выступал в парламенте за отмену смертной казни — не прошло. На следующий день они с Дюма были приглашены на правительственное совещание по вопросам театра и театральной цензуры; были еще Скриб, драматург Мельсвиль, вице-президент Союза драматургов Байярд и писатель Эмиль Сувестр, предок автора «Фантомаса». В мемуарах Дюма приводит стенограмму:

«Г-н Скриб. Свобода театров — это абсурд, это смерть искусства». (Далее он говорит, что нужна система господдержки правильных театров, которые воспитывают, с тем чтобы неправильные умерли.)

«Г-н Дюма. Я не согласен ни с одним предложением коллеги Скриба… Главное средство развития детей, которое может предложить театр, — это талант… Оставьте театрам свободу, и самые талантливые будут привлекать людей… Любые привилегии — зло, это будет толкать людей к банкротству или недопустимым поступкам… Что ж мы так боимся свободы!

Г-н Скриб. Коллега со своей свободой угрожает банкротством театров… Разве плохо, если безнравственные театрики исчезнут? Театры, которые зарабатывают больше всего денег, обычно — скверные; они выигрывают за счет нападок на мораль, религию и правительство. Свободный рынок нас далеко заведет по этому пути разрушения!

Г-н Дюма. Нападки на правительство и так запрещены законом. Г-н Скриб, впрочем, прав, говоря, что эти нападки гарантируют успех пьесы: публика, как правило, предпочитает справедливость и торжество добра.

Г-н Сувестр. Я не вполне согласен с обоими коллегами… Нужно поддержать Французский театр, „Комическую оперу“ и какой-нибудь еще… Если мы не будем их поддерживать, искусство станет на путь декаданса, ибо толпу привлекают больше дурные страсти, чем положительные примеры, и искусство, подрывающее устои, вытеснит искусство, которое воспитывает… Посмотрите, что делается в театре „Водевиль“! Каждый вечер там высмеивают государственных деятелей… Должны быть созданы репертуарные комиссии, куда войдут представители общества… Они решат, кого субсидировать и как заставить искусство учить патриотизму и морали…

Г-н Гюго. Наш долг — сеять идеи; время сделает свое дело. Свобода — мой принцип, я защищаю ее или борюсь за нее. Как можно добиться прогресса в искусстве иначе, чем через свободу?

Г-н Скриб. Свобода у нас уже была в 1791-м, и к чему это привело?

Г-н Гюго. Свобода тогда лишь пускала ростки… Хорошими считались во все времена пьесы, поддерживающие ценности, которые тогда господствовали… Мольер же боролся против этого, он показал, что слуга может восстать против хозяина, сын против отца, женщина против мужа, молодость против старости, свобода против условностей… Единственное, что нужно народу, это просвещение. Авторитаризм навязывает узкую мораль правительства и религии. Но есть высокая мораль гуманизма. Всю человеческую мудрость когда-то объявляли аморальной. От имени морали распяли Христа… О цензуре: какую пользу принесла она за последние 30 лет? Она только вызывает желание критиковать власть намеками… Сторонники цензуры говорят: „Да, она до сих пор работала плохо, но у нас заработает хорошо…“ Это абсурд. Как вы представляете цензора? Чиновник, который сидит на репетициях и заглядывает, не коротки ли юбки танцовщиц? Заставляет автора выкинуть реплику или каламбур? …Вы говорите, все будет решаться в суде. Но как вы представляете этот суд, из кого он? Любому может не понравиться, как парикмахер сделал прическу актера, и в ней усмотрят мятежный намек… Главный судья — публика». Но Сувестр и Скриб заявили, что публика не может быть судьей — она всегда выберет плохое. Надо ли уточнять, чьи доводы произвели на «партком» большее впечатление?