Во имя Ленинграда

За бронеспинкой раздался глухой хлопок, запахло порохом, воздушные вихри закрутились под фонарем кабины. Самолет резко потянуло в левый разворот и вниз. Это, возможно, и спасло от следующих попаданий. Трассы теперь шли правее. Трудно понять, как я на поврежденном самолете вылетел на залив и ушел от огня своих же зенитчиков. Придя немного в себя, я увидел, что задний обтекатель фонаря кабины разбит, самолет плохо реагирует на рули управления. Убавив скорость, полетел на расстоянии четырех-пяти километров вдоль берега, чтобы обезопасить себя от повторного обстрела. Нажал кнопку передатчика и, не узнавая свой голос, запросил командный пункт полка. Но тут же понял - радио не работает. Значит, система связи тоже пострадала. Нужно использовать световую сигнализацию... Увеличиваю высоту полета до четырехсот метров, дсворачиваюсь ближе к острову, выпускаю красную ракету и сигналю многократным включением навигационных огней - это просьба на срочную посадку и сообщение о том, что имею повреждения. На аэродроме включили посадочные прожектора и освещение ночного старта, дали серию ракет, хотя уже рассвело и садиться можно было без освещения.

Часто за войну я прилетал на поврежденных самолетах, сажал их на одно колесо, и прямо на фюзеляж, и с остановившимся в воздухе мотором. Но то было по вине врага, а вот сейчас нужно посадить Ла-5, получивший повреждение от друзей зенитчиков.

Захожу на посадку со стороны города, напрягая все силы, чтобы удержать самолет от сваливания на левое крыло. И все время думаю: "Неужели и теперь зенитчики примут Ла-5 за "фокке-вульф " ? "

Ну, кажется, опасность обстрела миновала. Вот самолет плавно коснулся земли и покатился по аэродрому словно не подбитый - прямо и послушно. Заруливаю на стоянку, на которой, несмотря на раннее утро, полно техников, летчиков и даже девушек-строителей. Почему они собрались? Об этом мне сказали только вечером за ужином. Во-первых, все считали, что потребуется оказать помощь, если самолет при посадке потерпит аварию. Ну, а если уж сяду благополучно, то друзья хотели поздравить с тридцать второй победой...

Однако тогда, сразу после приземления, мне было не до людей и их намерений. Выключив мотор, я продолжал сидеть в кабине самолета. Не было сил даже расстегнуть привязные и парашютные лямки. Сделали это техник и механик, вскочив на левую и правую плоскости. С их помощью я и вылез из кабины, снял мокрый от пота шлемофон и, не осматривая самолет, отошел в сторону.

Первым ко мне подошел капитан Цыганов. Вид у него был такой, как будто он виновен в происшедшем.

- Где майор Тарараксин? - спросил я его. - Если он на КП полка, то пусть прибудет к вам в эскадрилью!

- Есть, товарищ майор! - ответил Цыганов. - Он там, на КП, выясняет причину обстрела...

- Ну, хорошо, тогда не торопите, пусть выясняет, а я пойду к вам в землянку, немного отдохну, соберусь с мыслями. Вы, товарищ капитан, пока останетесь за меня...

В землянке я, не раздеваясь, свалился на койку поверх одеяла. Мне казалось, что я слышу тихий разговор за дверью. Там, в большом отсеке, находился командный пункт эскадрильи. Мое затухающее сознание уловило кем-то сказанные две фразы:

- Он не ранен?

- Кажется, нет. Очень бледный, едва дошел...

И тут же на меня навалился полный кошмаров сон. Мне привиделось, что я, возвращаясь из школы прямиком через плохо замерзшее небольшое болото, едва не утонул. Такой случай действительно был - на середине болота лед не выдержал, и я провалился в холодную жижу. Кое-как выбрался и вышел на проселок. На мое счастье, вблизи проезжал на лошади, запряженной в дровни, парень из соседней деревни. Он и привез меня домой - обессиленного, до костей промерзшего.

Результатом того ноябрьского купания стало тяжелое крупозное воспаление легких. Болезнь на три месяца приковала меня к постели и вынудила два года учиться в третьем классе.

Теперь взбудораженная память воскресила во сне прошлую действительность в более тяжелой форме. Мне казалось, что я все глубже ухожу в холодную трясину. Выбившись из сил, кричу стоящей на дороге матери: "Ма-ма, спаси!" А голоса нет, только стон...

...Со стоном я вскочил с кровати, столкнул с тумбочки графин с водой, опрокинул табуретку.

Ко мне из соседнего помещения бросились врач Званцов и начштаба Тарараксин.

- Что с вами, товарищ майор? - тревожно спросил врач.

- Да все нормально, друзья, просто страшный сон приснился... Вот прогуляюсь часок по парку, потом поговорим подробнее о ночных делах.

Выходя из землянки, я спросил Тарараксина:

- Как там в море у "пахарей" дела?

- "Пахари" трудятся полным дивизионом. Наши над ними висят с рассвета, шестерками, - ответил Алексей Васильевич и добавил: - Василий Федорович, сначала в столовую сходили бы...

- Нет, лучше прогуляюсь, оттуда зайду прямо в столовую. Березовая аллея вывела меня в центр парка, где слева за

густой зеленью деревьев и кустарников раздавались голоса и строевые команды девушек - командиров отделений и взводов. В лагере закончился завтрак, и женское войско, подчиняясь распорядку дня, уходило на аэродром, где завершались работы по удлинению и выравниванию взлетных полос, а также по благоустройству служебных и жилых помещений. Через неделю-две большая часть строителей покинет парк. Они начнут строить и расширять аэродромы на островах Лавенсари и Сескари. Оттуда нам предстоит взлетать, чтобы вести бои в центральной части Финского залива... Но это все еще впереди, а сейчас под шелест вековых дубов и лип, пение птиц я подумал, как лучше выполнить боевые задачи, выстоять до возвращения на фронт полков, осваивающих новую технику. Да и сегодняшний обстрел своими зенитчиками, когда я был на грани гибели, требовал от меня заниматься в равной степени и вопросами управления. С этими мыслями, отдыхая на ходу, прошел весь парк и оказался на северном берегу острова.

Здесь, на просторе, дышалось легче. Свежий ветер дул со стороны залива, поднимая мелкие волны, на которых, покачиваясь, спокойно плавали сотни чаек. Вдали хорошо просматривался берег, занятый финскими войсками. До войны там, в Сестрорецке и Териоках, были лучшие места отдыха ленинградцев...

Походив около часа по тропинкам парка, постояв на берегу острова, я двинулся к столовой. Она разместилась в старинном, петровских времен, здании под могучими дубами восточной части парка. Там меня встретили официантка Таня и вновь назначенный замполит полка майор Александр Иванович Абанин.

Первой заговорила Таня. Она с тревогой и укором сказала:

- Вот вы, мой голубчик, оттуда идете, куда лейтенанты на свидание бегают. А я-то с корзиною в руках ищу повсюду, хотела поскорее накормить. Была и на КП, и в домике, и в землянке третьей эскадрильи. Там сказали: "Подался в парк на прогулку". Не кормить же вас на аллее... Теперь вот все ждем в столовой. Наверное, совсем проголодались, едва ноги тащите? Пойдемте, пока все горячее, накормлю как следует и при всех крепко расцелую за ночную победу, а тех извергов зенитчиков больше и близко к этому дому не пущу. Ходят важные, танцы да кино каждый раз посещают, а сходить на аэродром, посмотреть свой же самолет времени им не хватает...

- Верно говоришь, Танюша. Твои слова не в бровь, а прямо в глаз, и не только зенитчикам, но и нам, летчикам, руководителям полка, - ответил я Рыжику. - Вот сегодня вернется командир полка - разберемся во всем детально.

- Он сегодня не вернется, - сказал молчавший до этого Абанин. Медкомиссия не допустила к полетам на боевых. Его вызвали в штаб авиации на беседу по прохождению дальнейшей службы. Поэтому придется все решения принимать вам, Василий Федорович. Кстати, сейчас доложил дежурный, что после обеда в полк приедут командир дивизии и начполитотдела, будут разбираться со случаем зенитного обстрела своего самолета. Хотят издать строгий приказ.

- Пусть приезжают, в этом разобраться нетрудно. Здесь вины больше моей и штаба полка, а ошибка зенитчиков - только следствие нашего недосмотра. Вот Таня не летчик и не офицер штаба, а разобралась в этом позорном случае - не знают соседи нового самолета, хотя и стоят рядом, да и служба наша еще не на высоте. Пойдем, Александр Иванович, завтракать, там и поговорим.