Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

То доверие, которое мне оказывали большевики, я очень ценил и по совести могу сказать, что никогда не позволял себе им злоупотребить. В этом отношении большевики не ошиблись в моем характере, и я честно перед своей родиной исполнял все возлагаемые на меня обязанности. Тоже я завещал делать и моему сыну и дочери. Я не боялся высказывать смело мои взгляды по тому или другому вопросу; иногда мне приходилось даже стукнуть кулаком по столу, но большевики чувствовали, что я говорю! правду.

После ужина Смилга, Пятаков и я сидели отдельно и говорили на злободневные темы. Сначала разговор шел о Ленине, и они сказали мне, что его положение безнадежно и что он навсегда вышел из строя. Но в то время уже шла борьба против Троцкого, и многие большевики были против него, считая его слишком левым. Нашему безпартийному брату совершенно было невозможно разобраться во всех уклонах коммунистических воззрений, тем более, что печать в то время совершенно не отмечала начавшуюся борьбу. Не помню, какая следующая тема служила для нашей беседы, только после одной моей реплики Смилга ударил меня по плечу и, обращаясь к Пятакову, сказал:

«Люблю и верю Ипатьеву; он действительно честный работник и если за что берется, то всегда работает с энтузиазмом и доводит дело до благополучного конца. — Как он ругал меня в Президиуме, когда я хотел стянуть у него все запасы, которые еще во время войны были заготовлены им для коксобензольных заводов. Пришлось уступить ему, потому что он был прав».

Пятаков, выслушав мою характеристику, данную Смилгой, вполне с ней согласился и прибавил мнение обо мне его брата Леонида, убитого петлюровцами в Киеве, тоже большевика, который работал у меня в Баку на бензоловом заводе у Нобель.

«Леонид говорил мне, что такого другого генерала, вероятно, на всем свете не найдешь; он знал мои политические убеждения, защищал меня от жандармов, и за это я был предан ему всецело и дал свое честное слово, что во время войны я не буду заниматься никакой пропагандой и честно исполнять обязанности инженера. Я никогда не забуду, — добавил Пятаков, — его восторженного отношения к вашей работе и обхождению с людьми, кто бы они не были: солдаты, офицеры или рабочие. Что же касается меня, то наблюдая деятельность Ипатьева во время революции я очень ценю его и как ученого, и как очень полезного советника в нашей химической промышленности, и моя симпатия к нему, конечно, еще более возрастает, когда я вспоминаю все то, что мне сказал о нем Леонид».

Я очень поблагодарил моих собеседников, к которым я тоже чувствовал и симпатию, и доверие, за их доброе отношение ко мне и рассказал историю, каким образом я познакомился с Леонидом Пятаковым. Проф. Тихвинский, как об этом было описано ранее, предложил мне вызвать с фронта Пятакова, его ученика по Политехникуму в Киеве на постройку бензолового завода. Пятаков был солдатом, имел два или три Георгиевских креста и не хотел быть произведенным в офицеры (вероятно, из за политических соображений). Когда я упомянул фамилию. Тихвинского, то Юрий Леонидович заметил:

«Мы совершили большую ошибку, зря расстреляли его; таких людей надо беречь, а не выводить в расход».

Только под утро разошлась наша компания, оставив во мне убеждение, что с большевиками можно работать и что среди них находятся люди, которые в состоянии здраво смотреть на вещи и ценить работу людей, которые не за страх, а за совесть работают для своей страны.

Последнее крупное событие, которое совершилось за описываемый период времени, это был арест Краснощекова, члена Президиума ВСНХ и директора вновь образованного ТорговоПромышленного Банка. Краснощеков, — очень ловкий человек, еврейского происхождения, — в 1920-1922 годах играл большую роль в Дальневосточной республике, будучи ее президентом. После ее ликвидации он приехал в СССР и получил место в Президиуме. Он произвел на меня впечатление дельца и себе на уме человека; мне не верилось, чтобы он был идейным коммунистом, я скорее считал его за афериста, умеющего приспособляться ко всякой обстановке, типичного оппортуниста. Особой роли он в Президиуме не играл, и ему было предложено, — кажется, по его инициативе, заниматься швейным делом и организовать швейный трест. Так как с введением Нэпа явилось необходимым организовать банковское дело, то было решено в первую голову возобновить все операции Государственного Банка, а с другой стороны в помощь промышленности создать Торгово-Промышленный Банк. Конечно, для правильных расчетов необходимо было установить новую стойкую денежную единицу, т. е. золотую валюту. Для этой цели был использован Кутлер, бывший кадет, но авторитет которого в этом деле был признан большевиками; ему было поручено провести эту реформу вместе с Шейманом, который был назначен в то время директором Государственного Банка. Уже в 1921 году было восстановлено золотое обращение и на рынке появился червонец (десять рублей), который обеспечивался золотым запасом и бриллиантами, хранящимися в Государственном Банке. Курс червонца был строго установлен по сравнению с другими иностранными валютами и* первое время его можно было обменивать на иностранную валюту, — правда, в ограниченном размере. Это был большой шаг вперед для упорядочения ведения всех расчетов по промышленным и торговым делам, а также и для обывательской жизни. ТорговоПромышленный Банк образовался тоже вскоре после введения валюты, и его деятельность была направлена, главным образом, для оказания кредита трестам и помощи при совершении торговых сделок. Краснощеков всецело был занят делами Банка и все утверждали, что он деловой !и искусный директор Банка.

Царство Краснощекова в Торгово-Промышленном Банке продолжалось недолго. По городу стали ходить слухи, что Краснощеков ведет очень расточительную жизнь, устраивает кутежи и попойки с веселыми дамами и что его поведение вообще совершенно не соответствует тем правшам, которые обязательны для правоверного коммуниста. Слухи скоро оправдались: он был арестован, и в его квартире был сделан обыск, а в Торгово-Промышленном Банке была произведена ревизия. Произведенное следствие установило растрату Краснощековым банковских денег, незаконную выдачу кредитов и т. п., и он был предан суду. Публика очень .интересовалась судебным процессом, так как это был чуть ли не первый случай суда над партийным товарищем, занимавшим ответственное положение. Суд приговорил его к 6 годам одиночного заключения, что по сравнению с теперешними приговорами, можно считать очень мягким наказанием. Но тогда было другое время и другая генеральная линия...

Я уже упоминал об Анилино-Красочном тресте, который причинял мне особенно много забот. Мне придется не мало говорить о нем и в дальнейшем; теперь я хочу только рассказать об одном характерном факте. После того, как мне удалось поправить финансовые дела этого треста, я был приглашен на ужин, организованный работниками треста, — не помню, по какому случаю. Кроме меня, на этот ужин были приглашены товарищи из профсоюза химиков. Ужин удался на славу. Было выпито не мало дозволенных и недозволенных напитков, и когда развязались языки, то стали произноситься многочисленные тосты. Один из них у меня запечатлился в памяти. Коммерческий директор треста Берков поблагодарил меня за постоянную помощь Анилтресту. Свой тост он закончил особым изречением: «Рука берущего да не оскудеет». Против такого изречения ничего нельзя было бы возразить, если дело касалось бы только законных получек, но дело приобретает совсем другой оборот, если приношения поступают с заднего крыльца, — так подумалось мне тогда. Мое предположение, к сожалению, вскоре оправдалось, и мне пришлось давать свидетельские показания, — на суде, по криминальному процессу Анилтреста.

Мой ученик по Артиллерийской Академии и один из моих главных сотрудников по Химическому Комитету во время войны (Заведующий Кавказским районом) инженер-технолог кап. Георгий Георгиевич Годжелло сообщил мне, что в Анилтресте обнаружены злоупотребления и Н. А. Козлов и Берков арестованы. Через некоторое время я узнал, что Берков обвиняется в том, что он взял взятку около 15—20 тысяч руб. от одного поставщика. Из этих денег он дал Н. А. Козлову несколько тысяч для постройки дачи в Крыму; кроме того, Роб. Кар, Эйхман получил 500 рублей в виде награды. Член Коллегии треста Ильин (коммунист) был также замешан в этом деле (с Ильиным уже раньше был неприятный казус: во время своей командировки в Германию в 1923 году, он потерял 50 фунтов стерлингов, и Анилтрест должен был выдать ему новые деньги; об этом мне было сообщено по секрету во время моего пребывания в командировке). Следствие установило безусловно виновность двух лиц, Беркова и Козлова; что же касается до Эйхмана, то хотя против него прямых улик и не оказалось, тем не менее он все время содержался под арестом и был предан суду. Когда было назначено заседание суда, то я и Годжелло были вызваны свидетелями в суд. Как член Президиума ВСНХ, в ведении которого находился трест, я должен был дать свидетельское показание о подсудимых и о той пользе и вреде, которые эти лица причинили красочной химической промышленности. Г. Г. Годжелло был привлечен в качестве свидетеля, так как он находился на службе в ВСНХ и ведал делами по краскам. Годжелло перед поступлением в ВСНХ работал в Коксобензоловом тресте и был очень полезным работником. Он часто ездил в Донбас и ему нередко приходилось иметь дело с Ю. Л. Пятаковым, который до вызова в Москву стоял во главе всей про-