Тревожное небо

— Их тут тьма-тьмущая, — улыбался майор. — Белка для вашингтонца это почти то же, что для индуса священная корова. Никто их не пугает и не трогает.

Рассказ Овчинникова прерывается оглушающим ревом сирен. Уличное движение как пешеходное, так и автомобильное тотчас прекращается. Остановились и мы. Я с беспокойством стал шарить глазами по небу.

Майор звонко расхохотался:

— Что… что вы там ищете? Ха-ха-ха! Это полицейская сирена. А вы… вы думали, воздушная тревога?

Рассмеялся и я. Действительно, какая здесь может быть воздушная тревога, за тысячи километров от фронтов войны?

— Гонятся за каким-нибудь жуликом или гангстером, удирающим на машине. Это здесь обычное дело. Такого количества преступлений и убийств, как в США, нет ни в одной стране.

Так я узнал еще одну грань американского образа жизни. Машина свернула в густую аллею.

— Проезжаем аристократический район, — сообщил мой гид. Гладкое асфальтированное полотно шоссе извивалось среди деревьев словно в лесу.

— А это далеко отсюда? — полюбопытствовал я. Майор усмехнулся.

— Вглядитесь повнимательней.

И действительно, то тут, то там светлели за темными стволами вековых деревьев небольшие двух-, реже трехэтажные виллы и коттеджи, еле заметные в роскошной зелени вьющихся по стенам и верандам винограда и роз.

Дорога пошла на спуск в глубокую долину. Широкие кроны деревьев, сходясь над дорогой, не пропускали к нам солнечных лучей. В открытое боковое окно машины проникала приятная прохлада. За поворотом перед нами возникла довольно широкая река. Дорога кончалась на этом берегу, а там, на той стороне, снова продолжаясь, исчезала в лесу. Моста или какой-либо другой переправы не видно. Наша машина спокойно въехала в реку и через пару минут уже взбиралась по пологому подъему на другом берегу.

— Это верх предусмотрительности, — сказал мой спутник, — чтобы в рай Рокфеллеров и дюпонов на колесах автомобилей не провезли заразу… В этом районе находятся самые дорогие фешенебельные квартиры, а среди них зоопарк.

— Почему в Вашингтоне нет небоскребов? Таких, как в Чикаго, в Нью-Йорке и других крупных городах США? — полюбопытствовал я.

— Существует неписаный закон, запрещающий возведение высотных зданий в столице, якобы потому, что обелиск — памятник Георгу Вашингтону — должен быть виден отовсюду, с любого места города.

Мы спустились вниз и еще раз проехали через воду. Лес стал постепенно редеть, и мы очутились на обычной окаймленной деревьями улице. Проехали мост, перекинутый через реку Потомак.

— Негритянский район, — лаконично бросил Овчинников. — Здесь обитает около миллиона черного населения столицы.

Шумные ватаги чумазых ребятишек то и дело перебегали улицу, служившую детям игровой площадкой. Время от времени встречались и разодетые в пух и прах чернолицые бэби, сопровождаемые не менее дородными матронами. Большинство же этого юного населения действовало самостоятельно или под опекой старших сестер или братишек, не очень-то много отличавшихся ростом и разумом от своих подопечных.

Плотные ряды четырех-, пяти-, а иногда и семи-, восьмиэтажных зданий, прижатых друг к другу, тянулись квартал за кварталом. Все реже и реже встречались аллеи и деревья. По всему было видно, что здесь делали деньги из всего, даже из камней тротуаров и улиц. Как солдаты, выстроились в ряд десятки автоматов, где можно, опустив монету, приобрести и кока-кола, и сигареты, и конфеты, и еще многое другое. Почти перед каждым домом наведены краской то белые, то желтые квадраты, обозначающие границы платной стоянки для автомобилей. Против каждого такого квадрата стоял на тротуаре автомат. Час охраняемой стоянки стоил одну «мони» — десять центов. Поставив в квадрате машину, вы опускаете столько монет, на сколько часов намерены оставить там машину. Невидимый глаз будет стеречь ваш автомобиль ровно столько часов, сколько вы опустили в щелку автомата десятицентовиков, и ни минуты больше! Если вы опоздали и машина исчезла, пеняйте на себя.

Еще одна грань американского образа жизни…

Мы едем теперь по району «белых». Тотчас изменилась и жизнь улицы. Вот рослый полицейский остановил движение транспорта и, сгибаясь в три погибели, ведет за руку расфуфыренную девчушку; скачет белка — полицейский ждет, пока она дойдет до противоположного тротуара, и только тогда открывает путь автомашинам. Городские площади как на окраинах, так и в центре столицы превращены в платные гаражи. Через частокол установленных на крестовинах столбиков пропущена ярко-красная веревка, отмечающая границу этого своеобразного гаража под открытым небом.

Тысячи автомашин, чьи владельцы по тем или иным причинам прекратили пользование ими, стоят и ржавеют под дождем и снегом.

— Особенно много стало их сейчас, в дни войны, — поясняет майор, — горючее лимитируется очень строго. Ну, если в кармане долларов хватает, найдется горючее и сверх лимита. Знаете, тут существует интересное страховое общество. Владельцы автомашин могут быть застрахованы на любой случай. Уплатив солидный страховой взнос, вы можете спокойно делать все, что вам угодно, а также получить компенсацию за любой ущерб, который вам могут нанести другие. Если вы врежетесь в канаву, оставляйте машину (если, конечно, вы еще можете двигаться) на месте и сообщите об аварии в контору страховой компании. Вскоре вас известят, когда машина будет отремонтирована, и точно к сроку ее пригонят к вам домой. Случится вам наехать на пешехода либо столкнуться с кем-нибудь на шоссе, страховая компания будет судиться и выплатит убытки, если дело решилось не в вашу пользу.

— Так! Отсюда следует, что имея туго набитый кошелек, можно, не стесняясь, топтать других, — заключаю я.

Вот это типично для американского образа жизни. Эта грань сверкает там ярче других.

Мы разворачиваемся и едем обратно, к аэродрому Боллинг-Фельд. Золотарев и Дмитриев вместе с полдюжиной американских техников заняты съемом колеса. Изготовленные для этого на скорую руку приспособления не выдерживают нагрузки и ломаются одно за другим. Александр Яковлевич чертит на бумаге, показывая хозяевам аэродрома, что и как надо сделать. Те согласно кивают головами, но когда через пару часов привозят очередное приспособление, оно почему-то не подходит для нашего колеса. Так проходит ночь, и лишь под утро, часам к шести, удается разнять половинки диска и снять израненную покрышку.

Старший инженер аэродрома мистер Траубридж что-то говорит одному из механиков, и тот быстро бежит к стоявшим невдалеке от нас самолетам. Вскоре оттуда к ангару подруливает большой двухмоторный самолет. Покрышку подкатывают к его входному люку, но сколько ни пытаются затолкнуть ее в самолет, она не входит. Мистер Траубридж машет рукой, и самолет отруливает на свое место. Немного погодя подают другой самолет и… все повторяется сначала и также без успеха.

— Сергей Михайлович, скажи ты им, пожалуйста, — просит Золотарев Романова, — что надо сперва измерить высоту дверей самолета и, если она достаточная, тогда и гнать самолет сюда. А то все без толку… Ведь размер покрышки известен.

Романов несколько минут втолковывает инженеру смысл сказанного. Тот внимательно слушает, кивает головой, и все продолжается в том же духе. Лишь четвертый или пятый самолет обладает входным люком нужных размеров, и наша «больная» улетела в Детройт, на один из заводов фирмы «Гудрич», а мы отправились завтракать.

Только на чужбине начинаешь понимать, как много мелочей мешают тебе там жить. Одна из них — кухня. Не иметь изо дня в день простого черного хлеба, начинать обед со сладкого, завтракать ежедневной овсяной кашей! Все это становится невмоготу. Особенно тяжело отсутствие не только черного, но вообще хлеба. Какие бы деликатесы и яства не нагромождали тебе на стол, отсутствие черного хлеба вдвое снижает аппетит и здорово портит настроение.

… Даже во сне я видел настоящий флотский борщ и краюху черного хлеба с хрустящей корочкой… Днем меня позвали к телефону: «Хозяин просит вас прибыть к семнадцати ноль-ноль с докладом о готовности самолета к возвращению домой. Автомашина за вами выслана».