От Самары до Сиэттла

Третий случай произошёл в Самаре. Около девяти часов вечера на мукомольном заводе начался пожар. Мы были в летнем доме в 10 км от этого места. Брат Виктор и я поскакали на пожар. Старому черкесу приказали ехать тоже. Когда мы добрались, ситуация была безнадёжной: все пять этажей были в огне. Мы послали несколько человек на крыши соседних зданий, чтобы оттуда поливать пылающий завод. Пожар продолжался до утра.

Кассир начал выплачивать деньги тем, кто участвовал в тушении пожара. Те, кто получил деньги, тут же шли в кабак, а потом возвращались, заявляя, что ещё не получили платы. Но кассир знал всех, кто получил, так как у него была ведомость. Шумящая толпа стала собираться возле входа и даже пыталась сломать двери. Мой брат приказал черкесу встать в дверях и пускать только тех, кого вызывал кассир. Я наблюдал эту сцену с балкона недалеко от этого места. Черкес, старый человек слабого сложения, вырос в дверях. Каждый пьяный из толпы мог его побороть. За поясом у черкеса был пистолет, а в руках он держал хлыст. Когда группа из 10-15 человек попыталась кинуться на него, он только поднял свой хлыст и сказал: “Назад!”, не меняя позы. Они сразу отошли. Эта сцена продолжалась около получаса, а затем пьяницы стали расходиться. Для меня было ясно, что этот старый человек не струсил. Когда его награждали, он был смущён - он полагал, что просто выполнял приказ хозяина, это был его долг. И он отказался от дополнительной платы за ночную службу.

Эти случаи объясняют, за что я уважаю мусульман - за их честность, чувство долга и чести.

СМЕРТЬ ОТЦА

Весной 1904 г. я закончил пятый класс, а следующие два были специальными, так как в них преподавали экономические дисциплины. Ученики с четвёрками и оценками ниже должны были сдавать экзамены, а я был свободен, так как учился на отлично.

Поэтому я уехал домой, в Самару, на пасхальные каникулы и мог не возвращаться в Москву до следующего учебного года. Однажды в полдень в мае мы были во дворе. Вдруг вышел отец, хватая ртом воздух, и потерял сознание. Мы перенесли его в дом и послали за доктором. Врач прописал кислород, попытался пустить кровь, которая шла густой и тёмной. Но кислород помог. Отец открыл глаза, посмотрел на нас и сказал: “Вы такие испуганные. Я не боюсь смерти, но боюсь за вас — как вы останетесь одни, без меня”!

После приступа ему пришлось оставить все свои дела, и мой брат Виктор, который был управляющим мукомольного завода, принял их. Отцу пришлось покинуть пост главы города. В июне они с матерью поплыли пароходом по Волге, доктор был с ними.

4-го июля у отца вновь был приступ, во время которого он умер, прямо на пароходе. Когда его тело доставили в Самару, тысячи людей пришли на его похороны и шли за гробом на кладбище. В доме, который он только что отремонтировал, вновь обставил, первым событием были, к несчастью, похороны.

МОСКОВСКОЕ КОММЕРЧЕСКОЕ УЧИЛИЩЕ

Я вновь возвращаюсь к своим школьным годам.

Когда закончилась первая четверть первого класса (1899 -1900 гг.), я стал первым учеником в классе. Учитель французского спросил, кто первый в классе, и я встал. Он спросил меня: «Ты из общежития»? Я сказал «да» и с удивлением услышал: «Ты не можешь быть первым учеником». Для этого была одна причина: было шесть мальчиков из общежития в классе, которые были заводилами.

Учитель французского был явно недоброжелательно настроен по отношению ко мне. Когда я делал одну ошибку в письменной работе, он снижал мой балл на единицу, хотя полагалось только на одну четверть балла. Когда я протестовал, то он отвечал, что я - первый ученик, поэтому не должен допускать ошибок. То же было при устных ответах: он снижал оценку за малейшую ошибку. Он просто ненавидел тех, кто жил на пансионе.

В конце второй четверти моя суммарная оценка была такой же, как и у Ветчинкина, который был вторым учеником. Классный руководитель, которого мы все любили, решил провести испытание для нас двоих, и в нём я победил, снова став первым в классе. Когда учитель французского вновь спросил, кто же первый, то я опять встал. Его брови взлетели вверх от удивления, и он только произнёс «О»! Но его «преследования» продолжались весь год, в результате чего я, действительно, выучил французский. Это был первый случай борьбы за более высокое положение в моей жизни. Во втором классе я стал «французом» и даже получил награду по французскому, когда уже не ожидал этого.

Когда я учился в первом классе, то нередко дежурил вместе с Ветчинкиным: вытирали доску, приносили мел и учительский журнал в класс, наводили порядок и так далее. Чем больше времени мы проводили вместе, тем крепче становилась наша дружба.

Я думаю, что жизнь в общежитии научила меня дисциплине в работе: для меня стало естественным заниматься по вечерам, а когда я заканчивал делать домашние задания, то читал или помогал другим в их занятиях.

В четвёртом классе у нас появился новый учитель математики, который попытался учить нас точности выражения. Он предложил нам попробовать выражать математические задачи короче, чем это делал он, но не упуская самых важных пунктов. Я попытался и обнаружил, что это невозможно сделать. В конце концов, я вынужден был повторять слово в слово его формулировки, даже если они были очень длинными. Этот тренинг мне очень пригодился в моих будущих инженерных штудиях. Однажды он предложил мне доказать геометрическую теорему без чертежа. Я описал чертёж словесно и расставил буквы там, где нужно, а он сделал этот чертёж на листке бумаги. Затем я продолжил доказательство с закрытыми глазами. И обнаружил, что это совсем не трудно, благодаря той тренировке, которую предложил учитель. Это был последний раз, когда он вызывал меня к доске. Он преподавал математику у нас в течение трёх лет.

Когда мы перешли в шестой класс, у нас появились предметы по экономике: политическая экономия, экономическая география, технологии сырья, экономическое законодательство и бухгалтерия. Всё это - как дополнение к основной программе средней школы и трём языкам: немецкому (с подготовительного класса до выпускного), французскому (с первого класса до окончания школы), английскому (с пятого класса до последнего). Несмотря на большую загруженность учёбой появились внешкольные интересы , и я был в это вовлечён.

Была первая половина 1904 г. В Манчжурии шла русско-японская война, не очень успешно для России. В обществе усиливалось недовольство: патриоты обвиняли бюрократию в ошибочных решениях, “либералы” говорили, что война -это авантюра, причина которой кроется в личных интересах. Социалистическая пропаганда усиливалась, и мы были заражены ею. Молодые, не имея опыта, всегда следуют за лозунгом справедливости для всех, особенно для обделённых групп населения. В последних не было недостатка: большие расходы на оборону страны легли тяжёлым грузом на крестьян, то есть на большинство населения; недостаток накопленного капитала был причиной низкой заработной платы и малых вложений в промышленность. Это я понимаю сейчас, но тогда это было для меня не ясно.

Наше училище было организовано и поддерживалось Московской Биржей, очень консервативной организацией. Тут я хотел бы пояснить: люди, которые создавали и развивали бизнес, не были реакционерами, так как они действительно развивали экономику. Но они и оглядывались назад, были прогрессистами и консерваторами одновременно, хотели сохранять прежние полезные институты, опыт и, одновременно, строить будущее на основе прошлого.

Трудно понять, почему большая часть учителей старших классов, где училась молодежь от 16-ти до 19-ти лет, принадлежала к социалистическим и радикальным политическим группам. Преподаватель русской литературы Владимир Фрайх был марксист, который затем работал в Академии Наук при советском правительстве после революции 1917г. Очень тонко он обращал наше внимание на социальную несправедливость, отражённую в литературе, подчёркивал недостатки нашего общества. Наиболее чувствительные к этому ученики приглашались в специальные группы, где он “накачивал” их марксистскими идеями.