Соловки. Документальная повесть о новомучениках (СИ)

Не менее десятью членами своими поплатился род Колычевых за родство с опальным митрополитом. Голову особенно любимого им племянника принесли в острог. Св. Филипп отвесил го лове юноши земной поклон и благоговейно поцеловал его в уста…

Вскоре пленника препроводили в Тверь, где он был задушен Малютой Скуратовым. «Благослови, Владыко», — лицемерно подошел тот под благословение. «Благословляю доброго на доброе», — ответствовал митрополит. Скуратов задушил его подушкой — без благословения, ибо не доброе дело содеял. Тело зарыли в землю неостывшим.

В 1591 г. мощи митрополита Филиппа были перевезены в родной Соловецкий монастырь. Над его гробницей повесили икону Богоматери «Славянская», перед Которой он особенно любил преклонять колена. Ее так и называли «Моленье Филиппово».

В 1652 г. царь Алексей Михайлович повелел перенести мощи мученика в Московский Успенский собор, для чего снарядил на Соловки специально построенный для этой цели корабль. Вместе с митрополитом Никоном государь отправил молитвенную грамоту к покойному Святителю, в которой, преклоняя свой царский сан перед святымемолил разрешить грех своего прадеда. В честь этого перенесения и выстроена единственная действующая сегодня на Соловках часовня.

Не случайно первое освященное место трагического архипелага связано именно с прославлением митрополита Филиппа, с его верностью своим убеждениям, нетерпимостью ко злу и, как следствие этого, мученическим венцом. Сегодня в Филипповой часовенке можно помолиться за упокой миллионов православных христиан, повторивших его подвиг в ином столетии, в иных исторических условиях, однако не только не причтенных к светлому лику, но в большинстве не сохранивших для потомков даже данного в крещении имени. Вечная память!

***

Заглянув домой, мы обнаружили в келье благополучно прилетевшего отца Германа. Он листает наши книжки про Оптину пустынь.

— Очень похоже, у меня тут все, как у Авраамия, — печально улыбнулся первый соловецкий монах.

Когда в начале XIX в. Макарий Песношский послал в Оптину пустынь огородника Авраамия, там царило такое разорение, что не было даже полотенца руки обтереть. Сохранились подлинные слова Авраамия: «Я плакал и молился, молился и плакал». Слезы поколения выплаканы — восстанем, братья, пора молиться!

Поддерживая друг друга, мы спускаемся в подклеть с невысокими сводами. Полуразрушенные ступени осыпаются из‑под ног. У стены сооружено что‑то вроде престола. Очень холодно, при дыхании пар изо рта, хотя наверху стоит влажный полярный зной. Тьма кромешная. Когда‑то здесь помещался карцер под странным названием «Аввакумова щель». Прикрепляем свечи к стене — получается что‑то вроде ночника, подземелье освещается неровным прыгающим светом. Расставляем иконы, три из них мои: оборотная Спаситель — Богородица, Батюшка Амвросий и третья, Иерусалимская Троица, которой благословил нас перед отъездом на Соловки Владыка Пантелеймон. Эти иконки были свидетелями всех молитвенных действ нашего паломничества на север, теперь до конца дней это мои святыни.

Отец Феофилакт облачается, достает крест, Евангелие, и начинается катакомбный соловецкий молебен, первый за много десятков лет. И были на нем оптинцы отец Феофилакт и послушник Евгений, соловецкий игумен Герман, соловецкий брат Андрей, Галина Митрофановна и я, раба Божия Анна.

Дыханье на лету превращается в изморось, свечи оплывают, по пальцам течет горячий воск. Поем тропари северным святым — Зосиме, Савватию, Герману, Артемию Веркольскому. Батюшка молится за здравие всех православных христиан, за богохранимую страну Россию. Тени отделены от нас и живут своей особой жизнью. Сгущенные силуэты на фоне светозарной стены низко кланяются, осеняют себя крестным знамением, и кажется, что это не мы, но Кто‑то действует через нас. Отцу ли Феофилакту протягиваю свой помянничек? Батюшка ли громко возглашает в соловецкой крипте имена всех, записанных там: родителей моих, всех крестных детей моих и всех, кого люблю и помню? Что за сила вещает его устами?..

В числе последних два человека, которые и не подозревают о моем существовании. Мы незнакомы, но я ощущаю их необходимыми для России, а значит, нуждающимися в незримой поддержке, которая приходит только через молитву. Это писатель Леонид Бородин, человек мученической судьбы, полжизни проведший в брежневских лагерях, и выразитель устремлений моего поколения Борис Гребенщиков, который сам послал в мир дерзновенную просьбу:

Молись за меня, я прошу, молись за меня,

Идущего между Луною и Солнцем, молись

за меня.

Я знаю тепло, я знаю, как холодно здесь,

Но я стою и падаю только с тобой,

Так молись за меня.

Я ответила как могла: записала его в поминальную книжку…

Насколько сильно переживается молитва в замкнутом пространстве подземелья, как неимоверно возрастает ее мощь, ее подлинность! Святые слова не условны — напрямую питают душу. Только в замурованной пещере до конца понимаешь, что означают слова «хлеб наш насущный дай нам на сей день» (Мф. 6, 11). Это значит: дай нам возможность молиться Тебе. На этом взошла катакомбная церковь, против духа злобы Воинствующая, и утверждается Торжествующая.

Как Ты близок, Господи, в заключении, в карцере, в любой насильственной отделенности от мира. Милостивый, Ты приходишь к человеку, воцаряешься в нем, и мы обретаем Тебя в самих себе: больше негде. Ни пышности храма, ни великолепия икон, ни сладкого пения больше нет — Бог и человек, лицом к лицу, двое во вселенной…

В самиздатовской рукописи про узника сталинских лагерей отца Арсения рассказывается, как его с одним юношей заключили в ледяной карцер; когда же отворили дверь, ожидая вывезти два трупа, обрели заключенных живыми и невредимыми. Их спасла молитва, которую они непрестанно творили — молитва согрела, молитва насытила. Нечто подобное коснулось и нас в соловецком подземелье. Не намек ли на то, что, возможно, предстоит пережить? Господи, даруй нам в этот час веры и мужества христианского!

«Новии страстотерпцы Российстии, исповеднически поприще земное притекшии, страданьми дерзновение приимши, молитися Христу, вас укрепившему, да и мы, егда найдет на ны испытания час, мужества дар Божий восприимем. Образ бо есте лобызающим подвиг ваш, яко ни скорбь, ни теснота, ни смерть от любве Божия разлучити вас не возмогша…»

***

Поднимаемся из подземелья в северную жару. Время, время! Час отлета недалек. Почти бежим вдоль Святого озера, углубляемся в поселок и скоро достигаем большого Камня в окружении типовых двухэтажек. Со всех точек обозреваемый, этот памятник так и не понят до конца…

В 1929 г. на Соловки приехал Горький. У заключенных вспыхнула надежда, что знаменитый писатель прекратит беззакония. Но лагерное начальство рассредоточило доходяг по «командировкам», в Кремле оставили тех, кто поприличнее. Их приодели, навели внешний лоск. Горький с комиссией ходил и восхищался гуманностью советского перевоспитания. Заключенные отводили глаза.

Когда великий гуманист вступил в детколонию, навстречу ему выступил подросток с седыми висками. «Хочешь правду?» — спросил он. Горький хотел. Их оставили наедине. Писатель вышел часа через полтора, утирая платком слезы, и поспешил отплыть.

Корабль еще не скрылся из глаз, как мальчика расстреляли. Горький на весь мир заявил, что вражеские измышления о Соловках лживы. Однако вскоре на остров прибыла комиссия из Москвы. Она произвела дознание и пришла к выводу, что в беззакониях виноваты белогвардейцы и аристократы, большинство из которых, как грамотные, занимали административные посты. К расстрелу было приговорено около трехсот человек.