Соловки. Документальная повесть о новомучениках (СИ)

Два мира шли на подвиг, на мученье,

Над каждым реял золотистый нимб.

Текли века с обычаем одним:

Внизу — тюрьма, вверху — богослуженье.

Цвел монастырь, державы украшенье,

Спасителем и пушками храним,

И, с Божья попущения, над ним

Последнее разверзлось униженье.

Монахи прогнаны. Со всей страны

Сюда свезли кровавых изуверов,

И гордых и подсученных «каэров»,

И нолчиша занюханной шпаны.

Кто скажет им, бродящим в отупеньи,

О твердости, упорстве и терпеньи?

^[16]

(Строки, рожденные Соловецкой каторгой)

В 20–х годах фреска «Возвращение блудного сына», под которой спасал огрубевшие души каторжников о. Никодим, утешительный поп, чей незабываемый образ донесен до нас Б. Ширяевым, была еще цела, а храм уже стоял обезглавленный. Но есть поверье, что и в запустелых церквах совершается богослужение Ангелами Божиими…

***

«Соловки — это искупление за неприятие революции», — часто повторял писатель Борис Глубоковский. Сын профессора Софийского университета, друг имажинистов, он попал в Лагерь Особого Назначения как вернувшийся из‑за границы. До ареста его жизнь проходила в богемном угаре. Сохранился рассказ, как Мариенгоф, Есенин и Глубоковский специальным церемониалом утверждали избрание Хлебникова Председателем Земного Шара. Громко читался составленный для такого случая акафист. Новоиспеченный Председатель после каждого четверостишия произносил «верую», а переполненный зал почтительно внимал кощунству. В заключение Велимиру надели на палец кольцо, взятое у Глубоковского. Когда занавес опустился, хозяин потребовал безделушку обратно. Председатель Земного Шара обиделся и спрятал руку за спину. В конце концов Борис силой стащил с него кольцо, а Хлебников, уткнувшись в пыльную портьеру, долго плакал «светлыми, как у лошади, слезами»^[17].

Голгофа Соловецкая. Современный вид.

После всех этих несерьезных игр Борис Глубоковский лицом к лицу оказался с реальностью бытия. Смерть смотрела жестким, в упор, взглядом, изо дня в день держала на прицеле, и он вынужден был задуматься о своей подлинной, Господом назначенной роли в мистерии человеческого существования.

Из разговора двух Борисов, Ширяева и Глубоковского.

«— Вот тебе анекдотик, святой Соловецкий кремль грехом доверху набит. В Преображенском соборе — содом. И чей тут грех, Сам Господь на Страшном Суде не разберет! А под боком, в земляной келье, схимник грех замаливает. Этот самый грех. Какой же иной? Может, его лампадка и сюда светит?

— Вот он, весь на виду, собор твой Преображенский, в содом, свалку ныне преображенный, —

махнул рукой Глубоковский в сторону кремля, над которым высилась громада собора — Весь во тьме! Гроб!

— И у схимника гроб стоял… И Лазарь ожил в гробу… Был ведь Лазарь?

— Может, и был. Да теперь его нет. И не будет. Взяться неоткуда. И гроб запакощен. Сам видел. Чушь все это, чушь.

— Нет, смотри, — вглядываюсь я в обезглавленный купол, — в окне правой звонницы что‑то мерцает…

— Со двора отсвет, от фонарей…

— Снова нет! Звонница — справа к стене. Есть там кто‑то. Я лазил — там пусто, лестница еле держится. Может, отец Никодим забрался всенощную с кем‑нибудь отслужить? Или панихиду?..»

В тот вечер Глубоковский поклялся написать книгу о Соловецкой каторге. «Все запомню, к сердцу суконной ниткой пришью, чтобы бередила, покоя не давала. Покажу русского беса во всей красе его». Ходил, поводил острым глазом, собирал «анекдотики царства Антихристова», но, отбыв срок заключения, отравился в психиатрической больнице. Его замысел остался невоплощенным. Не оттого ли, что был изначально ложен? Ведь бесовская сила, на первый взгляд восторжествовавшая в мире сем, все‑таки оказалась бессильна победить Церковь, даже в дни страшных гонений памятующую, что «не в целости внешней организации заключается ея сила, а в единении чад ея, наипаче же возлагающую Свое упование на непреоборимую мощь ея Божественного Основателя и Его обетование о неодолимости Его Создания»^[18].

V. ПАНИХИДА О ВСЕХ ЗАМУЧЕННЫХ И УБИЕННЫХ В МЕСТЕ СЕМ

Сегодня Филипповская часовня действует как приходская церковь. Это первое освященное место на островах. Она построена в память перенесения Мощей Святителя Филиппа.

Филипп (Колычев), митрополит Московский, как бы предсказавший своей мученической кончиной судьбу родного монастыря, был незаурядной исторической фигурой. Это правдолюбец, без которых не стоит русская земля. Несколько столетий спустя такие, как он, с молитвою примут смерть на Голгофе и Секирке.

Федор Колычев с юности был определен к великокняжескому двору, и малолетний Иоанн IV имел его в числе приближенных. Ни один, ни другой тогда не подозревали, что будут вовлечены в роковые отношения убийцы и жертвы. Придворная жизнь не удовлетворяла Федора, его влекло к иночеству. Бросив все, он едет на север, в Соловецкий монастырь, где принимает постриг.

В двух верстах от Кремля он устроил скит, по монашескому имени названный Филипповским. Церковь была освящена в честь иконы «Живоносный Источник». Вплоть до революции там хранилось деревянное изображение Иисуса Скорбящего в терновом венце. В оковах, униженный, с ранами на теле, таким Он стоял перед судилищем Пилата после всех поруганий. По преданию, скульптура была собственноручно изваяна Святителем Филиппом вследствие явления ему Господа в таком виде перед назначением на митрополичью кафедру, а на месте видения из‑под земли брызнули струи ключевой воды…

Усыпальница Святителя Филиппа.

Св. Филипп около двадцати лет возглавляет Соловецкую обитель, а товарищ его детских игр, воссевший к тому времени на престол, становится усердным вкладчиком монастыря; когда же освобождается место митрополита, призывает Колычева в Москву. «Отпусти, Государь, не вручай малой ладье бремени непосильного», — умолял игумен, но Иоанн Грозный, не слушая возражений, возложил на него белый клобук. Господь же уготовил Святителю кровавый венец мученика.

Не желая молчать, митрополит прямо говорил царю все, что повелевала ему совесть, заклинал уничтожить опричнину и восстановить единство Земли Русской; невзирая на лица, обличал беззаконные дела, которые опричники творили от имени Государя.

Однажды в церкви, когда Иоанн Грозный подошел к митрополиту Филиппу под благословение, тот долго не замечал его, а потом сказал: «Мы приносим здесь Господу Бескровную Жертву, а за стенами алтаря льется неповинная кровь. Не об убитых скорблю, ибо Господь прославит их, сожалею о душе твоей погибающей». Нечто подобное через несколько столетий прозвучит и на Соловках, когда опричники новой формации с тем же цинизмом, с той же безнаказанностью будут творить произвол над народом. Именно так ответят убийцам лучшие Сыны Церкви, именно той же мученической судьбы удостоятся они от Господа…

Митрополит Филипп служил литургию, когда в церковь ворвался боярин Басманов, сорвал с него облачение и выволок на улицу. И били метлами по спине, и швырнули на дровни. В темнице заковали в колоды, на ночь запустили в камеру медведя. К утру заглянули: Святитель молится, а зверь кротко лежит в углу.