Третий выходит на связь

По голосу Катя узнала командира разведгруппы Бокарева.

- Иван, это я, Катя! Что ты такое говоришь?

- Невиновская?

- Она самая. Так что случилось?

- Скоро узнаешь, - зло ответил Бокарев.

Наступил рассвет. Был отдан приказ о двухчасовом отдыхе, послана разведка.

Бойцы спали, привалившись друг к другу, сморенные усталостью. Катя помогала врачу менять повязки у раненых. Они лежали на носилках, сделанных из срубленных палок, шинелей, курток, кусков брезента - из всего, что было под руками.

Партизанские командиры ожидали разведчиков. Те вскоре начали прибывать: немцев вблизи не было. Поступили донесения и от дальних постов: противник движется по установленным маршрутам с востока на запад, как и предусмотрено планом блокады.

Теперь Куневича тревожило только одно: разглядели ли с "рамы" сигнал, узнали ли немцы, что партизаны перебрасывают основные силы, чтобы разгромить заслон возле деревни Залесье. Неужели тот, кто назвался Тарновским, и вправду немецкий лазутчик?

Штаб бригады остановился на лесной опушке, за густыми зарослями орешника. Туда и привел на допрос Тарновского Бокарев.

Кроме Куневича под вывороченной елью, кутаясь в плащ-палатки, сидели комиссар Бабенко, начальник штаба Капустин и начальник особого отдела бригады Ковалев.

Руки у Тарновского были связаны, лицо бледное. Куневич приказал развязать его, предложил сесть.

Тарновский вздохнул, размял затекшие руки и тяжело опустился на жухлую траву.

- Расскажите, что произошло.

- А что рассказывать? - сдавленным голосом произнес Тарновский. - Шел с медсестрой Катей. Потом она оставила меня, пошла искать лошадь. Я уже не мог идти, никаких сил... Ноги как ватные, и голова кружится, кружится... Я лег, ударился головой о какой-то сук, потерял сознание. Очнулся - в руке фонарик немецкий, и Бокарев... Он меня, видно, ногой ударил, потому что я снова куда-то провалился. Вот и все. Связали, потащили...

- Выходит, что вы даже не имеете представления о том, что случилось?

- Никакого. - Тарновский покачал головой.

- Можно мне задать вопрос, Семен Сергеевич? - спросил комиссар.

Комбриг кивнул.

- Что вы скажете, Тарновский, относительно дошедших до нас сведений о том, что возле Бобруйска захоронены все три члена экипажа самолета "ПО-2"?

"Это уж прямо в лоб", - подумал комбриг и взглянул на Бабенко. Комиссар сидел нахмурившись, круто сдвинув брови.

- Ничего. Могу еще раз заявить, что третий член экипажа - перед вами.

- Бокарев, - сказал комбриг, - тебе слово.

- Мне, товарищ комбриг, эта "рама" все время покоя не давала. Больно уж назойливо зудела, словно сигнала ждала. А потом из-под елки свет блеснул. Вы ведь знаете: в походе курить запретили, а тут... Ну, я туда. А он лежит, гад, и фонариком в небо светит. А самолет прямо над нами: вз-з-з-з... вз-з-з-з... Усек!

- Это ваш фонарь? - Комбриг вытащил из сумки немецкий фонарь-трехцветку.

- Нет, - растерянно произнес Тарновский. - У меня никогда не было такого. Все, что я имел, у меня забрали при обыске. Откуда я мог бы взять фонарик?

- Мог бы, - жестко сказал Бокарев. - Черт тебя знает, где, но немцам ты сигнал подал. Теперь они нас под Залесьем встретят - будь здоров!

- Я ничего не знаю, - покачал головой Тарновский. - Вы можете меня расстрелять, но я больше ничего не знаю. Это какая-то провокация.

Бледное лицо его покрылось испариной, он задыхался.

- Дайте воды, - сказал Куневич, - ему плохо.

Бокарев плеснул из своей фляги воды в кружку и подал Тарновскому. Тот выпил несколько глотков.

- Где Катя?

- С Невиновской ничего не случилось, вы ее скоро увидите, - ответил Куневич. Посмотрел Тарновскому в глаза, не нашел там ни раскаяния, ни страха, а только смертельную усталость и недоумение, добавил: - Ладно, уведите его. Поставьте охрану.

Тарновского увели. Комбриг потер пальцами виски, прикрыл глаза.

- Что задумался, Семен Сергеевич? - спросил комиссар. - До появления Лобке-Тарновского у нас в бригаде не было никаких неожиданностей. Я еще тогда предлагал арестовать его.

- Поспешность в таких делах мало чего стоит, - заметил Капустин.

- Мало? - вспылил Бабенко. - А какой ценой нам обойдется медлительность? Нужно менять план прорыва блокады. Немцы наверняка засекли сигнал. Мы не можем рисковать жизнями своих людей. Нет, с меня хватит! Я предлагаю расстрелять диверсанта. Беспечность во время войны преступление.

- Не ожидал я от тебя такой прыти, комиссар, - строго произнес Куневич. - Тебе, как политическому работнику, надо бы больше верить людям. Мы должны бороться за человека, за его жизнь. Да, врагов мы уничтожаем. Но что Лобке-Тарновский враг, еще не доказано. Мы, конечно, можем его расстрелять. Но разве в этом выход? Допустим, что Тарновский диверсант. Один он действовать не может, ему нужна связь. Спешка с арестом Тарновского оборвала бы нить. Считаю, что мы правильно сделали, когда предпочли аресту секретное наблюдение за ним и еще кое за кем. Мы должны раскрыть немецкую агентуру до конца, выявить и обезвредить диверсантов. В нашем деле беспечность - действительно преступление. Но если Тарновский - вражеский агент, зачем ему было рисковать? Ведь он еще не знает нашего замысла.

- У диверсанта или диверсантов, несомненно, есть помощники, и ты зря горячишься, Григорий Макарыч, - заметил Капустин. - Я полностью поддерживаю комбрига. С одним фонариком на диверсию не ходят.

- Как с наблюдением? - спросил Куневич.

- За раненым и Невиновской поручено присматривать Василию Коту, рация под наблюдением особого отдела, как и было договорено, - ответил Ковалев. Тарновский с Катериной накануне похода бродили по лесу. Правда, далеко от лагеря не отходили. Наши люди подумывали, что у Тарновского где-нибудь неподалеку спрятан передатчик, но подозрения пока не подтвердились. Вообще, кроме фонарика, подозрительного ничего не замечено. Никаких фактов.

- Теперь появятся, непременно появятся, - сказал комбриг. - Но об этом поговорим потом. Сейчас - все в отряды. Пора выступать.

Глава 10

Тарновский сидел в шалаше, под охраной, и пытался разобраться в событиях, которые неожиданно на него обрушились. Ясно, что фонарик ему подкинули. Кто? Тот, кто просигналил немцам. Диверсант, лазутчик. Но как это доказать? Кто поверит? Факты - вещь упрямая. Близится блокада - кто уж тут будет разбираться... Расстреляют, как собаку. А жаль. Жаль погибать так глупо. От своих. Что делать? Попытаться убежать? Но куда? И потом, если я убегу, все решат, что я - предатель, и перестанут искать того, настоящего. А он может много дров наколоть, ой, много...

К шалашу кто-то шел: Тарновский уловил легкие шаги и весь напрягся. Неужели снова на допрос? А может - в расход?..

В шалаш пролез партизан из штабной роты Лысенко.

- Комбриг приказал тебя связать, - буркнул он. - А то еще деру дашь.

- Вяжи, - устало проговорил Тарновский.

Лысенко быстро связал арестованного, потрогал узлы, повернул голову к часовому:

- Теперь он никуда не денется. А все-таки присматривай.

- Так, - прошептал Тарновский, когда они вышли, - все ясно. Надо бежать. Сейчас это сделать труднее, но все равно надо. Чтобы найти врага. Найти и обезвредить.

Тарновский попробовал пошевелить руками и ногами. Руки, кажется, можно освободить. Вот только повозиться придется, но игра стоит свеч.

Связанным лежать неудобно, Тарновский расслабил мышцы, потянулся пальцами к узлам.

За шалашом послышался шорох. Тарновский прислушался. Шорох затих. Где-то невдалеке негромко покашливал часовой.

Связав Тарновского, Лысенко направился к комиссару. Несмотря на глубокую ночь, комиссар не спал, сидел за столом, склонившись над картой.

- Разрешите?

- А, это ты? - повернул голову Бабенко. - Что, новости какие есть? Давай входи!

Лысенко снял ушанку, сел к столу.

- Картой занимаетесь, товарищ комиссар?