Рота, подем!

Длительной подготовки ко сну никто солдатам в армии не дает. Еще днем нас распределили по койкам и указали, где чья тумбочка и табуретка.

Мне досталась кровать второго яруса. Вернее, я сам ее попросил.

Мне казалось, что, должно быть, интереснее в случае тревоги спрыгнуть с койки вниз, как заправский вояка, а не вылезать с нижней, боясь стукнуться лбом о перекладину. В ожидании чего-то еще неведомого, я быстро разделся, как мог, сложил свои вещи на табуретку и забрался под жесткое армейское одеяло. Это было неизвестное ранее ощущение, неизведанные ранее запахи, и романтика чувствовалась во всем. Впечатлений и переживаний за первый день в части у меня было предостаточно. Да, меня не взяли в десант, но я и не попал в танк. Я вместе с друзьями оказался в гвардейском героическом артиллерийском полку, и служащие здесь мне понравились.

Представлял, как кричу громкое "Огонь!" и дергаю за веревку пуска. Я буквально видел, как выпущенный мной снаряд, разрезая небо, летит точно к указанной цели.

– Эх, рассказать даже некому. Надо завтра письмо домой написать,

– подумал я, натягивая свежевыстиранную простыню на тощую грудь.

Указания замполита о том, чтобы мы обязательно должны отписались родителям, совершенно не противоречили моим обещаниям близким. Эта мысль была последней, после чего я заснул глубоким сном.

Тревога

– Батарея, подъем!! Тревога!!!

Громкий крик дежурного по батарее и включенный свет разбудили меня мгновенно.

– Тревога!! Тревога!! – звучал голос дежурного и ему вторили сержанты взводов продолжающих лежать на своих койках.

"Вот оно. Началось. Только день как в армии, а уже "тревога".

Может быть боевая? "- подумал я. Романтика армейских приключений, о которой мечтают многие мальчишки в подростковом возрасте и не покидавшая меня, выбросила мое худое тело из койки быстрее, чем это сделал бы самый страшный сержант. Я даже не обратил внимая вначале, что времени не шесть, а пять утра. По тревоге нас подняли на час раньше.

Со второй полки я лихо соскочил вниз, не заметив парня, который поднимался с нижнего яруса. Когда я ложился спать, его там еще не было, но вечером я не обратил на это внимания будучи полон впечатлений от прошедшего дня. Парень свесил ноги и, привставая, нагнулся к портянкам. Момент полета со второй койки не занял много времени и я приземлился своей задницей у сослуживца на шее. Он тут же присел обратно на койку:

– Извини, – улыбнулся я ему и кинулся к своим еще гражданским вещам, надевая брюки, рубашку, пиджак и старые туфли, в которых уезжал два дня назад.

– Ничего, – ответил мне улыбаясь сослуживец, надевая гимнастерку.

Я посмотрел, как он четкими движениями застегивает куртку гимнастерки и, подняв глаза выше, увидел у него на погонах две ровно пришитые, новенькие желтенькие полоски.

"Упс, командиру отделения на шею сел. Ничего себе служба начинается. Теперь, небось, сгниет меня" – пронеслось в моей короткостриженной голове, но дальше думать над этим у меня не было времени:

– Бегом, бегом, – подгоняли солдат уже прибежавшие офицеры и одевшиеся сержанты. – Бегом на плац, вашу мать. Шевелитесь, мухи сонные.

За прошлый день мне пришлось несколько раз выходить на плац. Я еще не знал, что мне придется не только строиться на этом месте, но и долгие часы измерять шагами его площадь по выведенным белым полосам и кругам с крестами посредине. Из парадных, расположенных с двух сторон корпуса казармы, выбегали солдаты и сержанты, за которыми покрикивая на подчиненных выходили офицеры батарей. Солдаты толкаясь и ругаясь выстраивались в шеренги и колонны.

– Бегом, бегом, что ты телишься?

– Равняйся, отставить! Равняйся, смирно!

– Привести внешний вид в порядок!

– Ты, урод, где твоя пилотка? Забыл? Может маму позвать, чтобы принесла? Бегом за пилоткой, урод! – раздавались громкие крики со всех сторон.

– В гражданской форме в конце поставь, – кричал капитан.

Полк был построен.

Я стоял в напряжении. "Вот, вот сейчас нам дадут автоматы и пошлют защищать Родину", – стучало у меня в голове. – "Но мы же артиллеристы, какие автоматы? А я же не умею из пушки стрелять, еще не научили. Что делать?". Но автоматы нам никто не дал и Родину защищать нас никто не послал. После доклада командиру полка его заместителем, подполковник обратился к стоящим на плацу:

– Плохо строимся, долго. Спать любим?

Вопрос остался без ответа. В этот момент к плацу бегом направлялся старший лейтенант, перейдя на пеший, чеканный шаг и приложив руку к фуражке, вытягиваясь в свой и так не маленький рост, он обратился к комполка:

– Товарищ полковник, разрешите встать в строй?

– Спать любишь, старлей? – съедал его гневным, не совсем трезвым взглядом старший офицер.

– Никак нет, посыльный только добежал. У меня еще телефона нету,

– испуганным, заискивающим голосом ответил старлей.

– В строй, – уже не обращая на него внимания отрезал комполка и его голос разнесся над плацем. – Вы быстро строиться все научитесь когда-нибудь? Старшина третей батареи, ко мне!!

Прапорщик, стоящий в нашей колонне подбежал к подполковнику.

– Ты чем занимаешься, старшина? – голос комполка гремел над плацем. – Почему у тебя солдаты в строю без формы? Тебе до склада не дойти? Что б сегодня же были одеты по уставу!!

Старшина с командиром не спорил, а стоял по стойке "смирно", быстро кивая головой в знак согласия. У меня пропало настроение. Мне было неприятно наблюдать сцену воспитания прапорщика перед всем, кто был на плацу. Мне было обидно за прапорщика. Зачем так было орать?

Почему бы не выяснить у старшины в личной беседе, может быть были какие-нибудь уважительные причины. Может быть, человек чувствовал себя плохо или у него дома неприятности. И почему нужно было орать при всех, а не отойти со старшиной в сторону, тем более, что нам в день прихода в батарею объяснили, что склад уже закрыт и форму мы поэтому сразу получить не сможем, но утром после завтрака получим все. Но подполковника, похоже, эти подробности не интересовали и он орал на прапорщика, который был, как минимум, на десять лет старше него. Больше времени удивляться увиденному у меня не было.

– Командиры дивизионов и батарей ко мне, остальные свободны, – была последняя для нас на сегодня команда комполка и солдаты, подгоняемые сержантами, побежали в казарму застилать койки, умываться и наводить порядок.

Утренние гигиенические процедуры в любой цивилизованной стране проходят в ванной. Попробуйте представить себе комнату выложенную белым кафелем, посреди которой на высоту чуть больше метра возвышается бетонная стена облицованная аналогичным кафелем имеющая с двух сторон по шесть покрытых белой эмалью с черными выбоинами раковин. Над каждой раковиной имеется только один кран холодной воды. Горячей воды нет и не бывает. Это армейский умывальник. На кафельной стене привинчены большими шурупами зеркала. Зеркала не в полный рост и даже не в его половину. Размер зеркальца в сумочке кокетки не сильно отличается от трех-четырех зеркал повешенных на высоте роста гренадера. Всматриваясь в свои отражения солдаты должны побриться и причесаться, что сделать в полном составе всех военнослужащих батарее одновременно практически было не реально.

Делая шаг к зеркалу, чтобы гладко выбрить лицо от и без того не сильно растущей щетины, ты рискуешь потерять место около умывальника. В этой же комнате за стеной, за имеющийся единственной дверью, существуют… нет, не теплые домашние унитазы, а "очки" – железная конструкция, которая замурована в бетонный пол, выложенный все тем же кафелем. Восседать на такой конструкции можно только на корточках. Для того, чтобы ошибок не было, место для сапог сделано в пупырышки. Бачок с водой, конечно, находится на приличной высоте и постоянно вырываемые с мясом цепочки быстро прячутся в мусорном ведре или привязываются очередным шнурком под строгим присмотром дежурного по роте. Вот таких сортиров в туалете армейской казармы аж пять или шесть в ряд, который заканчивается наглухо закрытым окном в деревянной раме. Определенное уединение в оном заведении существовало в виде перегородок из фанеры, выкрашенной серой краской и дверей, которые не всегда закрывались. Но мелочи в виде того, что кто-то мог заглянуть широко распахнув дверь и увидеть сидящего в позе ожидающего восхода солнца азиата никого не волновали, потому, что в батарее было почти 80 человек, а время на умывание и личные надобности выделено распорядком дня не более 20 минут на всех.