Обыкновенная история в необыкновенной стране

Мне любопытно посмотреть, что там делается в самом вагоне. Осторожно переступая через людей, вхожу в вагон. Едкий запах человеческого пота и табачного дыма перехватывает мое дыхание. Я замираю на месте и начинаю кашлять. Какой-то военный сажает меня на свой вещевой мешок. И вот поезд, наконец, трогается. Осматриваюсь и вижу, что передо мной сидит на полке с закрытыми глазами еще какой-то военный. Вместо сапог на нем клеенчатые чулки от противохимического костюма, ремня нет. На лацканах следы от отодранных «кубиков», он командир. Слышу его тихую беседу с соседом. Бежит он из-под Порхова, где шли несколько дней бои и удерживалась линия фронта.

— А потом началось не разбери что. Обошел он нас с двух сторон. Мы всю ночь бежим по дорогам, а уже к обеду оказывается, что он уже впереди и мы у него в тылу. Наконец, каждый стал бежать, куда хотел, оружие побросали — невозможно бежать с ним. А потом я и сапоги свои скинул, думал, что уже не выберусь… Прет он на танках и мотоциклах как по своей территории. Днем едут они по дорогам, а ночью спят в избах. Разве это война? А у нас ни самолетов, ни танков.

Поезд подходил к Новгороду. Откуда-то появились поначалу не замеченные нами проводники: «Выхода из вагонов на станции нет! Вагоны запираем!». Вскоре стало понятно, почему. Как только поезд приостановился у платформы вокзала, из окон мы увидели огромные толпы. Это были в основном также отступающие военные и штатские с мешками за плечами. Было слышно, как они стучат и рвутся в запертые двери наших вагонов. Потом перед нашими окнами появились разгневанные, искаженные лица, люди кричали и грозили и даже плевали в стекло. Слышно, как кто-то уже забрался наверх и ходит по крыше вагона. Но поезд трогается дальше, и тогда мы видим, что не только наш перрон, но и все остальные и вся площадь перед вокзалом заполнены людьми. Наш поезд был, видимо, последним.

Только к утру мне удалось задремать. Очнулся я от громкой команды:

— Воздух! Всем быстро выходить из вагонов и рассеяться по полю!

Поезд стоял среди поля. Люди медленно, как бы нехотя, стали выходить. Но большинство раненых предпочли оставаться в вагонах. Никто не пытался помочь им выйти.

Двери открылись, пахнуло прохладой. После зловонной духоты внутри вагона я чувствую блаженство свежего утреннего воздуха. Восходящее солнце золотит неубранные поля ржи. Но эту тишину нарушает рокот самолета, он кружит над нами. Нужно было залечь, и мы, как и все другие, легли на мокрую от росы траву. Лежу и думаю, неужели же вот сейчас, в это чудесное утро, начнут бомбить наш поезд? Я даже явственно представил себе, как с неба начнет падать на меня такой обтекаемый предмет, похожий на дельфина, и затем, взорвавшись, разорвет меня на куски. Но у немецкого летчика, видимо, были другие планы: он сделал два больших круга над поездом и стал удаляться.

Поезд двинулся дальше на север, к Ленинграду.

Справа и слева от полотна железной дороги стали появляться массы людей с лопатами. Они копают глубокие противотанковые рвы, строят так называемый оборонный щит города. К сожалению, этот щит не сыграл никакой роли, и даже напротив, он был использован противником как основа для своих зимних блиндажей во время блокады.

В город мы прибыли на Витебский вокзал. Здесь никакой войны не чувствуется: на площади перед вокзалом ходят трамваи, много людей, одетых в светлое, по-летнему, спешат с работы домой. В телефонной трубке на вокзале я слышу мамин голос: «Ну, так приезжайте скорее, я готовлю ужин».

Лишь только на следующий день я и здесь стал чувствовать атмосферу войны. По улицам солдаты несут слабо надутые аэростаты, похожие на гигантские баклажаны, которые затем из парков и с площадей запускают в высоту на металлических тросах. Эти тросы должны удерживать немецкие самолеты от пикирования и снижения. Позднее оказалось, что такая защита не дает эффекта: достаточно одного выстрела, чтобы баллон обмяк и упал вниз.

Почти каждый вечер объявляется воздушная тревога: сначала начинают гудеть басом трубы заводов, затем воют уличные сирены. В это время следует уйти в укрытия, но уходят не все, некоторые, видимо, уже привыкли, ведь вражеские самолеты так еще и не появлялись над городом. Люди роют укрытия в парках, окна магазинов прикрывают деревянными щитами. Городские памятники обкладываются мешками с песком. Оконные стекла в домах заклеиваются лентами бумаги или марли, чтобы они не разлетелись при бомбежке города. Все эти необыкновенные перемены в городе вызывают во мне восторженные чувства, как будто вот-вот должен начаться грандиозный спектакль; все готовятся к нему, а он так и не начинается.

Ура! Занятия в школе начнутся на месяц позднее. Теперь днем я брожу по городу и смотрю, что в нем происходит. Вижу, как в садах учат ополченцев, простых рабочих и служащих. Вместо винтовок у них в руках деревянные палки. Неужели уже не хватает оружия? В южных районах города, у Нарвской заставы, улицы перегораживают баррикадами из мешков с землей, а углы домов превращают в пулеметные точки. Поговаривают о возможной блокаде, и уже введены карточки на хлеб, масло и сахар. Остальные же продукты бойко раскупаются по повышенным ценам, и за ними повсюду с утра выстраиваются очереди. Наша домработница Настя тоже с утра в бегах за этими продуктами: консервы, мука, крупа, конфеты. Но купить за один раз можно не более килограмма. Последними с полок магазинов исчезают банки с дальневосточными крабами и икрой: для простых людей это не еда. Более дальновидные уже направились в окружающие деревни за картошкой, тащат ее большими мешками. Другие же идут на убранные картофельные поля за городом: там можно еще накопать несколько килограммов мелкой картошки. Некоторые находят продукты питания в аптеках, например, льняное и кукурузное семя, препараты крови и желатина. На сельскохозяйственных складах продают подсолнечный жмых, из него можно варить кашу. Мама где-то раздобыла четыре килограмма семян клевера. Маленькие коричневые шарики в жесткой кожуре, которые даже после трехчасовой варки остаются твердыми.

Наконец, к октябрю все магазины, склады и аптеки стали пустыми, все съестное из них исчезло. Теперь оставался только паек, который выдавали по карточкам. Радио нас успокаивает: «Враг будет разбит при подходе к городу». Видимо, для этого в город приехал сам маршал Клим Ворошилов, герой Гражданской войны, Первый Маршал. В кинохронике мы видим, как он осматривает передовую линию фронта, хотя все уже знают, что никакой линии фронта нет — враг движется планомерно и неумолимо, почти без боев. Маршал поднимается на какой-то холмик и всматривается вдаль в бинокль, а сбоку у него висит, поблескивая, кавалерийская шашка. Совсем как в песне: «Тогда нас в бой пошлет товарищ Сталин и Первый Маршал в бой нас поведет!».

Но вот и началось. Восьмого сентября вечером, как всегда, завыли сирены воздушной тревоги. По радио мы слышим: «Вражеские самолеты прорвались к городу! Всем гражданам перейти в укрытия». В подвале нашего дома уже два года как оборудовано бетонное бомбоубежище: к войне-то мы готовились. Спустя несколько минут мы слышим на нашей лестнице множество шагов. Приоткрываем дверь и видим, что много людей уже спускаются вниз, неся в руках чемоданы. Мы же как раз только что сели ужинать и мама в нерешительности, стоит ли и нам уходить в укрытие. Как-то не верится в большую опасность. Ну, почему именно на наш дом она, эта бомба, упадет? Ведь в городе много домов. Вдруг видим, что наша няня начинает собираться: надевает какой-то зеленый ватник с красной повязкой на рукаве, вешает через плечо противогаз и натягивает на ноги большие резиновые сапоги. Откуда у нее все это? Оказалось, что она боец противопожарной дружины дома, и идет она наверх, на чердак, гасить зажигательные бомбы. У меня голова от этой новости закружилась. Так ведь и я мечтал их гасить! Умоляю маму пустить меня вместе с ней на крышу. И, к моему величайшему удивлению, мама разрешает. Мы сразу же бежим на чердак нашего шестиэтажного дома, и через распахнутое окно мне открывается картина неба.