Обыкновенная история в необыкновенной стране

— Гражданин капитан, вы имеете какой-то конкретный план, чтобы уладить конфликт?

— Очень простой. Заявите, что вы завтра выводите бригады на работу, и я думаю, что этого будет достаточно.

Мосейчук его перебил.

— То есть вы предлагаете нам просто капитулировать. А избитые и раненые люди и все остальные? Что они нам скажут?

— Постепенно вы добьетесь расследования, но сейчас вам нужно уладить конфликт и избежать кровопролития.

— Кровопролитие уже произошло, и если мы капитулируем, то оно может и повториться.

— Вот именно — может. В таком лагере все может случиться. Давайте говорить не о том, что было, а попытаемся предотвратить еще худшее, что может произойти.

Мосейчук молчал. Было видно, что переговоры захлебнулись и тема исчерпана. Я еще раз попытался найти компромисс:

— Может быть, можно сейчас оказать медицинскую помощь раненым, а завтра встретиться с прокурором, и конфликт улажен.

— Я этого не могу вам обещать. От меня это уже не зависит. — И он уставился в одну точку. Видно, что влиять на события капитан уже не может, за руль сел кто-то другой. Следовательно, и все переговоры с ним не могут иметь реального значения. Фактически он советует нам просто капитулировать.

Капитан встал, и это должно было означать, что беседа закончена.

— Поймите, что мне никто не поручал с вами встречаться. Я просто снял этот вопрос со своей совести. Теперь вам решать.

Мы вышли от него несколько ошеломленные. Это была, конечно, не игра. Более того, капитан рисковал. Но как поверить ему, если все КГБ основано на лжи и насилии?

В бараке нас ждали уже бригадиры и члены Комитета. Когда мы рассказали обо всем, начался страшный шум: «Капитулировать после стольких дней борьбы? Никогда!». Гримак утверждал, что все, что говорил капитан, — настоящий обман. Максимов, пересилив себя, сел и тихим голосом начал говорить:

— Борьба должна иметь тактику. Она включает в себя и временное отступление, чтобы затем, выбрав момент, снова наступать.

Старый эсер хорошо знал тактику революционной борьбы с царизмом, но времена изменились, и его уже почти никто не слушал. Предположений было много: нас выведут на работу, а обратно развезут по разным отделениям. Ведь если у них уже есть план действий, то наш выход на работу будет чистой капитуляцией. Как воспримут это все люди? Долго еще спорили, но затем пришли к единому решению: дальше держать осаду и требовать прокурора.

Следующий день начался как обычно. Кухня работала нормально, баня тоже. В центре двора на солнышке расположился украинской хор и собрал вокруг себя кучу людей. В нашем же «Центре» продолжались дебаты и искалось решение. Надежда на то, что придет прокурор, у всех почти исчезла, не для этого сюда приехало начальство из Управления. Оно понимало, что пойди оно на уступки, возникнут новые забастовки. Безусловно, они готовились наступать на нас. Но как?

Стрелять в толпу внутри зоны им строго запрещено. Да и вносить оружие в зону — тоже тяжелое нарушение. Стрелять они могут только при самозащите. Но о каком «кровопролитии» предупреждал нас капитан? Может быть, в этих лагерях они имеют другие, особые права? Были известны случаи в северных лагерях, когда стреляли в толпу прямо в зоне.

В голову лезли разные варианты. Например, построенной колонне приказывают лечь и открывают огонь по тем, кто продолжает стоять. Или надзиратели отсекают от колонны головную часть и дают команду «Шагом марш!». Если эта группа не подчиняется, в нее могут стрелять. Или, если мы все окажемся запертыми в своих бараках, то они могут, врываясь с оружием в каждый, выводить нас в наручниках по одному. Защищать бараки от надзирателей тоже рискованно: маленькая группа защитников — хорошая мишень. В общем, как ни кинь, наше положение всегда оказывается слабее.

Нужно быть готовым и к тому, что нас попытаются просто обмануть. Явится какой-нибудь офицер в зону, назвавшись прокурором, возьмет наше заявление и предложит выйти на работу. Если мы выйдем из зоны, то нас развезут по другим отделениям.

Обед прошел как обычно. Кто сидел в бараках, кто прохаживался по двору.

Во время этого затишья активизировался нарядчик Хаджибекиров, он учуял победу начальства и начал вести игру на их стороне. Под предлогом создания новых бригад он ходил со своим помощником и составлял какие-то списки. При этом всех убеждал, что завтра, послезавтра все это закончится, и бригады пойдут на работу. Когда мы его просили не будоражить людей, он с деланной восточной улыбкой говорил: «У вас своя работа, у меня своя».

Были среди заключенных и недовольные нашей забастовкой, они скапливались вокруг Хаджибекирова и узнавали, куда и когда они пойдут на работу. Тот же составил из них специальную бригаду и заявил, что лично будет их бригадиром.

Наконец он пришел в наш «Центр» и заявил:

— Люди хотят на работу, им надоело так сидеть в зоне, я собрал уже две бригады. Давайте выведем их. Они вашему делу не помешают, а держать их несправедливо.

Он явно стремился расколоть нас и спровоцировать внутренний конфликт. Однако нагрянувшие события прервали его старания.

Репродукторы на столбах ожили, и мы услышали незнакомый нам голос:

— Заключенные! К вам обращается заместитель начальника Управления полковник Сергеев. Всем, всем, всем приказываю выстроиться по бригадам в колонну на площади. Вам будет разрешено обратиться ко мне с жалобами.

Почему же начальник Управления, а не прокурор, которого мы требовали? Да и жалобы наши ему известны.

Некоторые побежали в бараки искать своих бригадиров, другие, наоборот, из бараков во двор. Мы же снова собрались и решили построить людей с тем, чтобы Мосейчук и Гольдштейн еще раз изложили начальству наши требования.

Заиграл горн к сбору. Люди стали выстраиваться по бригадам. И мы снова услышали из репродукторов это «всем, всем, всем». Медленно колонна принимала правильные очертания. И, наконец, ворота вахты широко распахнулись.

Мы все ожидали, что появится группа начальников, но из ворот в зону ехало что-то огромное, похожее на танк. Это был бронетранспортер, в кузове которого стояло человек 20 солдат, или, точнее, сержантов, с автоматами.

Бронетранспортер подъехал к головной части колонны, автоматчики, кроме двух, соскочили на землю и образовали оцепление вокруг машины. Тогда из кабины вылез небольшой, очень полный военный с малиново-красным лицом. Голова его была словно вдавлена в плечи, шеи заметно не было. Ему тут же помогли забраться в кузов и передали из кабины мегафон. Люди кто с удивлением, кто с опаской смотрели на всю эту сцену. Толстяк откашлялся, и мы услышали его хрипловатый голос:

— Заключенные! Я, заместитель начальника Песчаного лагеря, прибыл сюда, чтобы установить причины злостных нарушений режима на вашем отделении.

Говорил он медленно, растягивая для важности слова:

— Вам известно, что согласно правилам особого режима в этом лагере мы вправе, в случае необходимости, применять строгие меры, вплоть до чрезвычайных.

И здесь он сделал большую паузу и, слегка повернувшись к двум автоматчикам, стоящим в кузове, продолжал:

— Я не хочу допустить этого. Мне известно, что в лагерном отделении организовались преступные группировки, принуждающие остальных не выходить на работу.

И в этот момент мы обратили внимание, как из дверей вахты стали быстро выходить надзиратели. К ним присоединилась часть сержантов с автоматами, и все они, чтобы не привлекать внимание, быстро пошли за бараками вдоль зоны. Когда они появились перед бараками, стало всем ясно, что они собираются их запирать. Значит, нас хотят отрезать от них, окружить. По толпе пошел гул недовольства: «Бараки запирают! Нас обманывают!». Колонна пришла в движение и стала толпой. Я тут же бросился к головной части колонны, где были Максимов и Мосейчук, так было договорено на случай неожиданностей. На бегу слышу, как Паршин что-то кричит своим ребятам.

От головной части колонны отделилась большая группа украинцев, во главе с Гримаком и стремглав направилась в сторону бараков, к которым уже подошли надзиратели. Максимова на месте не оказалось, и я побежал назад к бригаде. Эту суматоху и шум прерывал голос из мегафона: начальник что-то кричал, но никто его уже не слушал, толпа метнулась к баракам.