Обыкновенная история в необыкновенной стране

Страх остаться перед бронетранспортером на дворе подгонял. Я вижу, что до дверей нашего барака осталось метров пятьдесят, и перед ним уже стоят надзиратель и два солдата, которые угрожающе наводят свои автоматы на нескольких подоспевших ребят Паршина. Теперь уже можно разобрать, что доносится из мегафона: «Стой! Ложись! Стой! Конвой — охранять бараки!». Но остановить толпу невозможно.

Где Павел? Он тоже бежит с людьми своей бригады, и двери совсем уже близко. В этот момент я слышу лающие звуки, похожие на выхлопы автомобиля, совсем близко от меня, и вдруг понимаю, что это выстрелы автомата. Та-та-та-та! Пауза. Та-та-та-та! «В воздух, — мелькает у меня, — нас предупреждают».

Выстрелы слышу совсем рядом, но не смотрю в ту сторону, так как приходится перепрыгивать через людей, от страха легших на землю.

Теперь уже стреляют где-то справа, около другого барака.

Смотрю на дверь, которая мне показалась еще открытой, и в этот момент спотыкаюсь о кого-то из лежащих и падаю прямо на него.

Снова поднимаюсь и вижу, что упал на литовца из моей бригады. Он лежит на спине, раскинув руки, глаза его то открываются, то снова закрываются, и ртом он как бы ловит воздух.

Снова слышу выстрелы совсем рядом. Что-то сжалось внутри. Это страх. Страх умереть.

Никого из надзирателей около барака уже нет, и я вбегаю в него вместе с остальными. Там уже и Павел, он весь бледный, смотрит на меня немигающими глазами: «Ты видел? Они убивают людей!».

Мы бросились к лежащему литовцу, чтобы втащить его в барак. Выстрелов было уже не слышно. С земли поднимаются люди и тоже бегут в бараки. Но поднимаются не все. Некоторые только пытаются подняться, но не могут и остаются сидеть, другие же лежат неподвижно. На асфальте много больших пятен крови, и от этого меня начинает мутить. «Они стреляли в упор!»

Наш литовец жив, он ранен в легкое, санитар заклеивает ему рану между ребер, и он стонет. Нашлись и еще двое раненых в бараке, они, похоже, в шоке, сидят рядом молча и ждут перевязки, бушлаты их измазаны кровью.

Все затихло на площади, и мы видим через окно, что бронетранспортера уже там нет, а надзиратели и солдаты суетятся перед лежащими на земле, и начальник им что-то истошно кричит и жестикулирует. Он почему-то без фуражки и платком утирает свое раскрасневшееся, толстое лицо.

В зону опять въезжает бронетранспортер с солдатами в кузове. С него снимают носилки и начинают быстро переносить лежащих в кузов. Наконец, и в наш барак вбегают трое солдат: «Есть раненые?». Мы передаем своих трех. Из окна видно, как выносят раненых и из других бараков. Опомнились!

Начались сумерки. Площадь опустела. Снова появились солдаты, но теперь они тащат ящики с песком, рассыпают его лопатами, видимо, в местах, где осталась кровь. По площади бродит наш начальник режима Калинин. Он смотрит на асфальт и покачивает головой.

Бараки заперли, и когда стало совсем темно, с кухни привезли два котла с супом и кашей и стали раздавать. Но что вызвало наше удивление, так это нарезанные куски белого хлеба, о котором мы уже забыли.

Видимо, все, что произошло, вызвало шок не только у нас, но и у них. Стрельба не входила в их планы. Сдается, что хотели они построить людей на площади, запугать видом бронетранспортера и автоматчиков, отвлечь внимание и тем временем запереть все бараки. Затем разделить колонну и некоторую часть вывести за зону с тем, чтобы развести по другим отделениям. Но получилось непредвиденное. Люди сразу же заметили, что бараки хотят запереть, и толпа рванулась к дверям, перед которыми в этот момент оказались не только надзиратели, но и вооруженные сержанты. Толпа неслась прямо на них. Возникла ситуация, квалифицируемая Уставом караульной службы армии как «нападение на вооруженную охрану». Это давало им право для защиты себя и оружия от захвата открыть огонь без предупреждения. Толстому начальнику не пришлось и командовать «Огонь!».

Кроме того, становилось ясным, что начальник Управления допустил крупные служебные нарушения: он ввел вооруженных солдат в зону и тем создал ситуацию, когда оружие могло оказаться в руках заключенных. Наличие убитых и раненых превращало это нарушение в должностное преступление. Теперь не только полковнику Сергееву, но и другому начальству Управления нужно было как-то выпутываться из этой истории. Если дойдет до Москвы, будет суд, и полетят чины и звания. Но замять дело на месте уже трудно: есть убитые и раненые.

Весь следующий день нас держали взаперти. В обед привезли жирный борщ с луком, лавровым листом и перцем, а на второе отварную свинину. Таких обедов мы здесь еще никогда не видели, да и запрет на приправы, видимо, сняли. Теперь повар Базыма мог показать свое искусство.

Солдаты продолжали работать во дворе. Теперь они выносили все вещи из здания склада и, как потом оказалось, готовили место для будущего медицинского пункта и лазарета. Появились там и люди в белых халатах, которые затем стали обходить бараки, спрашивая, не остались ли раненые. От них мы узнали, что было убито на месте и умерло впоследствии за зоной двенадцать человек, раненых более пятидесяти.

Еще через день бараки были на весь день открыты, и мы смогли встретиться со своими. Гримак ранен в голову, два бригадира получили ранения ног. Все выглядели печально и растерянно. Говорить о чем-то было трудно: такой вариант развития событий мы не предвидели. Вспомнился Дашкевич с его предупреждениями.

Но жизнь в лагере с каждым днем менялась к лучшему. Создавалось впечатление, что начальство заглаживает свою вину. Наш начальник лагеря был смещен. Новый же оказался высоким худощавым майором с серым высохшим лицом и потухшими глазами. Он бродил по территории лагеря совсем один, без всякой охраны. Зашел на кухню и попросил отведать суп. Сел, взял ложку, да и съел почти полмиски, что следовало понимать, как высокую оценку. Но на жалобы заключенных отвечал коротко: «Знаю, знаю, разберемся».

Как видно, нарядчик Хаджибекиров получил от него указания подготовить бригады к выходу на работу. Он ходил по баракам и записывал все жалобы: «К прокурору пойдет!». Теперь он стал «обвинителем» бывшего начальства. На разные требования отвечал: «Учту. Теперь нам во всем пойдут навстречу». Несомненно, он выполнял чей-то наказ, чтобы снизить напряжение в зоне.

Следующий день был объявлен банным. На удивление, в моечном отделении стали выдавать кусочки мыла вместо обычной черной пасты. Первым пяти бригадам было выдано также и новое белье. Изменились и надзиратели: вдруг они стали к нам обращаться: «Ребята».

Днем из репродукторов мы услышали:

— Заключенные, завтра в помещении бывшего склада начнет работать медицинская часть. Бригадирам составить списки больных и установить очередь.

Заведующей медпунктом оказалась высокая худая женщина, затянутая в китель с погонами капитана. Для нее сразу же нашлась и кличка — «Эльза Кох».

Как-то к нашей группе, что-то обсуждавшей в центре двора, подошел этот майор, новый начальник, и, как бы заигрывая, обратился к нам:

— Ну, что, бригадиры, работать-то будем начинать?

— Да уже давно мечтаем, гражданин начальник.

— А это где тебя так угораздило? — притворяясь наивным, обратился он к Гримаку, увидев окровавленную повязку на голове.

— Да вот на свадьбе вчера выпили много, да и подрались с ребятами, — ехидно шутил Гримак.

Начальник как бы пропустил это мимо ушей.

— А какие претензии ко мне имеете?

— Нужно бы главного преступника, начальника режима Калинина, снять и отдать под суд!

— Снят уже! — отрезал майор и пошел дальше.

Апофеозом всему было появление кино в зоне. Еще до обеда на автомашине привезли оборудование. На большой стене в столовой был установлен экран, а на противоположной стороне пробито в стене отверстие для проектора. И начали каждую субботу гонять для нас фильмы, захваченные как трофеи в Германии. Это были в основном фильмы берлинской студии «УФА»: «Станционный смотритель», «Ночной бал» с Марикой Рекк и Сарой Леандр, «Голубой ангел» с Марлен Дитрих, «Фридеман Бах» с Густавом Грюндгенсом, а также все три серии «Тарзана». У всех это вызывало восторг. Была установлена очередь по бригадам, и фильмы шли по пять сеансов в день.