Мёртвая зыбь

Вошла Кира Андреевна:

— Я из кухни услышала громогласного мужа и, встревоженная, пришла просить разрешение принять участие в вашей беседе. Я ведь тоже прочитала ваш роман, Александр Петрович, и вам, может быть будет интересно женское суждение о нем.

— Конечно, Кира Андреевна. Надеюсь, Михаил Михайлович не будет против.

— А хоть бы и был против, — произнес Протодьяконов. — У нас дом с претензией на матриархат.

— Я просто хочу тебе помочь, Миша. А то у тебя положительный анализ романа звучит как обвинительная речь прокурора.

— Ладно, ладно. Я не отрицаю благотворного женского влияния.

— Я разделяю твое увлечение глобальностью романа. Но вы все время витаете в межзвездном пространстве. А меня привлекли захватывающие, местами страшные страницы. Показ варварского обычая вырывать сердце у живого человека! А ревность древней индианки? Или гибель Кары Яр в разверзшейся трещине?

— Ты права, Кира. Не следует забывать, как показаны древние индейские цивилизации ацтеков, майя и инков, с появлением там бога Кетсалькоатля, Кукулькана и Кон-тики — в одном лице главного героя, — профессор снова начал увлекаться. — Важна помощь, оказанная древним людям пришельцами. Например, парус, изобретенный Гиго Гантом!

Званцев не решался вставить ни слова. Ему казалось, что говорят о каком-то другом, незнакомом ему произведении. И он подавлен был собственным размахом. А профессор продолжал:

— Вы непостижимо, в захватывающем сюжете показали величайшие драмы людской вражды, наряду с катастрофами грозной, беспощадной Природы, закончив оптимистическим аккордом плавания через Тихий океан на плоту Кон-тики, повторенного в наше время Туром Хеердалом.

— Это чудесные страницы, включая образ матери Моны, ставшей для людей Азии богиней, а для фаэтов олицетворением материнской любви, — вставила Кира Андреевна.

— Да, да! Это так, — отозвался профессор, не отвлекаясь от основной своей мысли и говоря: — Трудно поверить тому, как можно было воплотить события, разделенные тысячелетиями и космическими безднами в одной портативной, легко читаемой книжке. Но к моему удивлению и восхищению это сделано! — он остановился, тяжело дыша. — И еще одну проблему вы, если не решили, то поставили. От обезьяны ли произошел наш род людской? Не идет ли он от космических переселенцев, вольных или невольных? И тут я ловлю за руку вас, ребусника. Недаром, назвали вы своих героев Аве и Мада! И не так уж трудно прочесть их наоборот — АДАМ и ЕВА! Так вот где таился тайный замысел автора! Не космические Ромео и Джульетта с погибшей планеты Фаэны наши прародители? Дерзко, но чертовски здорово!

— Какая прелесть! — воскликнула хозяйка дома.

А муж ее все повышал голос:

— Я уже не говорю о впервые показанной бессмысленной космической войне обреченных фаэтов около безжизненного Марса, где части их удалось выжить в подлинно нечеловеческих условиях марсианских подземелий. Глубокий философский смысл заложен в освобождении их далеких потомков братьями по разуму с Земли, прародителями которых были фаэты Аве и Мада. Техника грядущих тысячелетий позволила переправить на Марс ненужные айсберги Антарктиды, и они принесли на поверхность безжизненной планеты воду и возродили там жизнь, вывели наверх подземных обитателей Марса, чтобы увидели они Солнце, хоть и далекое, но более теплое, чем близкий Юпитер, окунулись в водоемы, разбрызгивая бесценную в пещерах воду, по-детски радуясь обретенной свободе, подаренной марсианам землянами, не зная того, благодарно отплатившим за свое спасение от летевшей к ним и остановленной фаэтами в своем падении на Землю Луны. Так звучит в “Фаэтах” гимн космическому братству, гимн, как бы, кончающийся словами Нильса Бора: ”Если это и не так, все равно ядерное оружие надо запретить!”

Лицо профессора покраснело, на лбу выступила испарина. Он вытер лоб платком и бессильно опустился в кресло, держа руку на сердце.

Нельзя ему было с таким воодушевлением высказывать автору “Фаэтов” свое отношение к его произведению.

Кира Андреевна вскочила и стала отхаживать мужа, дала ему капли валокордина и нитроглицерин под язык.

Званцев чувствовал себя виновным, не решаясь уйти.

— Сейчас пройдет. У нас это бывает. Не по возрасту пылкий он человек, — суетясь, говорила Кира Андреевна.

Званцев не уходил до тех пор, пока Михаил Михайлович окончательно не пришел в себя.

— Вы уж простите меня, Александр Петрович. Напугал я вас. Уж больно увлекся.

— Да роман того не стоит, чтобы подвергать вас такой опасности.

— Нет, друг мой, роман стоит и большего. Он переживет нас с вами, и будет творить добрые дела.

Званцев покидал квартиру профессора глубоко взволнованный. Никогда он не слышал такого проникновенного отзыва на свои произведения. Он чувствовал, будто у него, как у эмов на планете Рела отрастают крылья.

Но жизнь охладила его.

Литературная критика не додумалась до всего того, что заметил в его романах доктор технических наук. И некий начинающий литератор Марк Дейч в газете “Культура и жизнь” “разнес” роман “Сильнее времени”, приведя такие “убедительные” аргументы, как то, что главная героиня Вилена смахивает на западную кинозвезду, словно в этом кроется порочность, и актрисы кино не создают образы прекрасных женщин. И еще роняющая автора в глазах “критика” деталь: он описывает внешность героев, упоминая об их бровях. Должно быть, тот спутал эту выразительную часть лица с другими частями тела.

Званцев мог бы утешиться лишь тем, что его друг доцент Зигель, не касаясь чуждых ему литературных тонкостей, поместил в газете “За индустриализацию” краткий отзыв ученого на “Сильнее времени”, сославшись на профессора Протодьяконова, насчитавшего в романе сто дважцать открытий и изобретений, в основном, принадлежащих автору. Но никто, быть может, кроме некоторых читателей, не отгадал: ЧТО ЖЕ СИЛЬНЕЕ ВРЕМЕНИ?

Роман же “Фаэты” был не замечен критикой. Чего нельзя сказать об издателях, которые многократно и охотно переиздавали его и в нашей стране и за рубежом.

Но не критики вдохновили Званцева на новые дела, а скромная профессорская семья, вложив в него новый заряд творческой энергии. И он уже готовился взмахнуть отросшими крыльями.

Глава пятая. Следы чужого разума

Они рассеяны по миру

Следы посланцев дальних звёзд:

В Сахаре, сельве иль в Памире,

Причина для научных грёз. Весна Закатова

Званцеву позвонил по телефону журналист Бобров из АПН.

— Александр Петрович, с вами просит встречи археолог-любитель из Швейцарии Эрик фон Дэникен. Он мечтает, как Шлиман, открыть с вашей помощью “космическую Трою”.

— Рад помочь, но я в раскопках профан.

— Думаю, он не в земле будет копаться.

Договорились об их приезде. Бобров взялся быть переводчиком. В его сопровождении к Званцеву явился невысокий вылощенный господин с прямым пробором прилизанных черных волос.

— Он читал все ваши статьи о гостях из космоса, — объяснял Бобров, — и теперь ездит по всем странам, где найдены эти следы, чтобы написать книгу с броским названием “Воспоминание о будущем”, где поделится с читателями всем тем, что сам увидит.

Редкие статуэтки “догу” из коллекции Званцева привели гостя в восторг, как и страница книги Анри Лота с автографом Гагарина на репродукции наскального изображения “Великого бога марсиан”.

— Я непременно побываю в Африке и найду это древнее изображение космонавта на плоскогорье Тассили, — обещал он.

Званцев, видя в нем энтузиаста-единомышленника, охотно делился с ним всем, что удалось найти в печати, похожее на следы пребывания на Земле в древности пришельцев из Космоса.

Гость внимательно слушал и, вынув из кармана “магнитофончик-записную книжку”, тихим голосом диктовал по-немецки услышанное.

— Скажите, профессор, — обратился он к Званцеву, — что вы думаете о дисках с письменами спиралью, найденных в Тибете? По сообщению японской статьи они расшифрованы в Китае: “Космическая эскадрилья в составе тысячи звездолетов потерпела аварию близ Земли и опустилась в Тибете, где пришельцы и остались. Маленькие, но воинственные, они отстаивали свою колонию. Постепенно вымерли, оставив расположенные геометрическими рядами могилки”.