Мёртвая зыбь

— Рассуждения логичны, — отметил Бор.

— Но они приводят, — продолжал Званцев, — к допущению взрыва оболочки исчезнувшей планеты. Что за взрывоспособная была у нее оболочка? Быть может, водяная — океаны, состоящие из кислорода и водорода, способного взорваться, как водородная бомба?

— О чем вы хотите спросить меня?

— Если там была вода, то могла быть и жизнь, и Разум, склонный к самоуничтожению, при достижении его наукой критического уровня? Скажите, профессор, допускаете ли вы одновременный взрыв всех океанов в результате инициирующего водородного взрыва ядерного устройства в морской глубине во время ядерной войны обезумевших обитателей несчастной планеты?

Нильс Бор задумался.

— Я обращу ваше внимание, профессор, на сообщения западной печати, будто при испытательном взрыве термоядерной бомбы в Бикини энергии выделилось больше расчетной, что можно объяснить участием во взрыве окружающей Среды. Так не может ли так случиться в океане?

Ученый оглядел всех ясным взором и попросил Романову:

— Постарайтесь перевести возможно точнее. Я не исключаю этого. Но, если это не так, все равно ядерное оружие надо запретить.

— Мне остается только поблагодарить Великого ученого наших дней Нильса Бора за интереснейшую беседу и многозначный вывод, прозвучавший в последней его фразе: “Если даже все это и не так, то ядерное оружие все равно надо запретить”. Надо думать, что, если гипотетическая планета Фаэтон действительно погибла в результате ядерной войны на ней, то ядерное оружие вообще не имеет права на существование.

Романова перевела это Бору и сказала:

— Профессор Бор согласен с вами.

Много лет прошло с того дня, как давал “старче” Саша “друже” Косте клятву после прочтения ему своего сонета “Кольцо астероидов”, написать роман об этом страшном гипотетическом событии.

Замыслы литературных произведений порой вынашиваются годами, по каплям наполняя пустой пока сосуд. Встреча с Нильсом Бором стала для Званцева той каплей, которая переполнила чашу его подготовки.

Званцев, вернувшись из ЦДЛ, сел за письменный стол и задумался. Рука непроизвольно пододвинула блокнот, взяла ручку и, казалось, без участия самого Званцева, написала несколько строчек.

Званцев, словно очнувшись, взглянул на написанное и удивился:

Бывшей планеты обломки

Кружат могильным кольцом.

Предков не знали потомки,

Атом же —  стал их концом.

Так ведь это же строчки его давнего сонета “Кольцо астероидов”! Он кончался призывом:

“Землю спасти! Ей не дать

Кольцом астероидов стать!”

Это относится ко всем. И прежде всего к нему самому. Пришла пора выполнить старую клятву написать роман о трагическом событии в Солнечной системе, что допускал сам Нильс Бор.

Предупреждением должен звучать такой роман!

Предыдущий роман “Сильнее времени”, не найдя охотников до него среди толстых журналов, был сдан в издательство. Гонорар отдан в “Молодую Гвардию” за “Пылающий остров”. Пора предлагать новый роман "Фаэты”, конечно, в “Детгиз”, введший его в литературу.

И он сел за работу, решив, что не только выполняет давнюю клятву Косте, но и завещание самого Нильса Бора.

Новую заявку он понес в старое издательство.

Морозова была в отпуске, и заявку пришлось передать заведующей редакцией научно-популярной и приключенческой литературы осторожной Максимовой:

— Вы уж простите нас, Александр Петрович, мы охотно поддержим вас, но авторский договор заключим по низшей ставке. Все мы стареем, и мы, и вы! Кто знает, во что выльется ваш замысел? При удаче мы договор перезаключим. Я об этом договорилась с директором Пискуновым, Константином Федотовичем.

Званцев не стал спорить. Тем более, что роман его с нетерпением ждал созданный им “Искатель” с дружественным редактором Олегом Соколовым, а издательство “Советская литература на иностранных языках”, которая до сих пор издавала Званцева бесплатно, ныне став издательством “Прогресс”, вступив в Женевскую конвенцию, просила передать для перевода роман им.

Не задумываясь, где и как будет напечатан роман, Званцев с увлечением погрузился в работу.

Для него наступила летняя рабочая страда. Вместе с семьей он жил в Абрамцеве на даче.

Разгар его работы совпал с цветением жасмина.

Он пристроился с пишущей машинкой под жасминовым кустом.

Печатал на четвертушке листа, чтобы после тщательной правки, перепечатывать только наиболее исчерканные страницы.

Рукопись выглядела узенькой тетрадкой, с которой он пробирался по берегу живописной речушки Вори, которая “не река, а горе”: вода в ней как из родника холодная. Она, кстати, послужила Аксакову для его знаменитого трактата о рыбной ловле.

Перейдя ее по железнодорожной насыпи, Званцев шел высоким тенистым Абрамцевским берегом до плотины пруда в парке Аксаковской усадьбы. Там под сенью вековых деревьев занимался он своей рукописью, правя главы о трагической любви космических Ромео и Джульетты, разделенных уже не родовой ненавистью Монтекки и Капулетти, а межконтинентальным конфликтом раздираемых “безумием разума” обитателей обреченной Фаэны. На том самом месте, с которого художник Васнецов рисовал свою Аленушку, Званцев шептал пришедший в голову экспромт:

Кто вы, кого покинул разум

В неисчислимые века?

В войну кто потерял всё разом,

Что скрыла Времени река?

Глубоко скорбя о судьбе инопланетного человечества, поднимался Званцев по аллее зеленых великанов, заботливо огороженных полисадничками, к помещичьему дому, где теперь был музей, а прежде у Аксакова, а затем Мамонтова, бывали знаменитые люди серебряного века, начиная с Гоголя, читавшего здесь “Мертвые души”, и кончая великолепной семьей художников Серова, Васнецова и Врубеля. Неподалеку — сказочный Васнецовский миниатюрный храм, построенный по его рисунку, с его внутренней росписью и внешней отделкой, напоминал красотой творчество великих предшественников. С особым чувством Званцев бродил недалеко от усадьбы с традиционной колоннадой по полянке, где Гоголь любил собирать грибы, заботливо пересаженные Аксаковым к его приезду из ближней дубовой рощи. Позже там Васнецов написал своих богатырей, находя натуру в соседних деревнях.

Совсем в других условиях складывалась судьба героев Званцева, но атмосфера Абрамцевской усадьбы накладывала свой неизгладимый отпечаток, давала простор фантазии и лиризму.

Это остро чувствовал постоянный художник писателя Юрий Георгиевич Макаров, живо обсуждая с ним рукопись.

— Но при гибели планеты вы должны сохранить наших героев, которых я уже нарисовал, — настаивал художник, прочтя первые главы.

— А я их сохраню, — обещал автор.

— Да как они уцелеют, если все океаны Фаэны взорвутся из-за развязанной там войны.

— В космической экспедиции на другой планете Земе, где мы с вами живем.

— Так им некуда будет вернуться!

— Именно так, Юрий Георгиевич.

— Постойте, постойте, Александр Петрович! Как зовут наших с вами героев? Аве и Мада?

— Аве и Мада, — подтвердил писатель.

— Кажется, я раскрыл вашу маленькую хитрость!

— Неужели?

— Конечно! Имена эти надо прочесть наоборот. Получится АДАМ И ЕВА. И придется им в романе остаться на Земле, как прародителям нашим, а нам всем счесть себя потомками фаэтов, погубивших себя в ядерной войне?

— Может быть, это поможет людям вовремя одуматься. Ведь кольцо астероидов не выдумано и чертовски походит на кольцо планетных обломков, которые не должны появиться в космосе еще раз!

— Дай Бог, чтобы Бог дал!