Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991

Модели эти, выстроенные последовательно, при всей их внешней несхожести, укладываются тем не менее в определенную систему. Долго и трудно разрабатывая тему детства (дети как спутники будущего, дети как свидетели настоящего, его жертвы; дети как модельки взрослых, их мира; наконец, дети как предвестники будущего), Стругацкие в итоге сумели выделить из своего опыта очень важную мысль («внутри вида зарождается новый вид») и выразить эту мысль в необычной литературной ситуации. Терминологическое обозначение («вертикальный прогресс») она получит в «Малыше» (1970).

Намечена была эта ситуация еще в шестьдесят втором в «Далекой Радуге», потом откликалась в «Улитке на склоне» (достаточно посмотреть на эпиграфы), в «Хищных вещах века», в «Трудно быть богом», в «Полдне…».

«Лебеди» сумели подойти к решению многих вопросов, кроме, пожалуй, одного: этики взаимоотношений стремительно расходящихся отцов и детей, настоящего и будущего. Введя между отцами и детьми разницу таких масштабов, что она показалась сопоставимой с разницей между обезьяной и человеком, Стругацкие, естественно, не смогли снять единство земного происхождения этих видов. То есть отцы и дети неизбежно получались, с одной стороны, как бы очень разными, а с другой — совершенно одинаковыми.

Распутывать подобный узел оказалось нелегко. Его разрубили в «Малыше», введя в повествование, помимо землян, негуманоидную инопланетную цивилизацию, спасшую после катастрофы звездолета человеческого ребенка. Вырастившую его. Отталкиваясь от этого обстоятельства, можно было уже решать земные проблемы.

<…>

Спустя почти пятнадцать лет в повести «Волны гасят ветер» у изголовья умирающего «дедушки Горбовского» будут произнесены важные слова: «Он был как из сказки: всегда добр и поэтому всегда прав. Такая была его эпоха, что доброта всегда побеждала. „Из всех возможных решений выбирай самое доброе“. Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое прогрессивное и уж, конечно, не самое эффективное — самое доброе!»

Примерно этим и разрешилась ситуация «Малыша». Но, одновременно, возник следующий вопрос. Стась Попов, один из героев «Малыша», будет мучительно и совершенно бесполезно биться над ним уже тогда, в семидесятом: «Ведь нельзя же ставить вопрос: будущее Малыша или вертикальный прогресс человечества. Тут какая-то логическая каверза… Или не каверза? Или на самом деле вопрос так и следует ставить? Человечество все-таки…»

Зная за Стругацкими потребность в логической завершенности начатого, можно было предвидеть такой исход — разговор поднялся на общечеловеческий уровень и получился, на наш взгляд, не совсем мотивированным, скорее спонтанным, но он получился.

Из вопроса Стася Попова в значительной мере вырос «Жук в муравейнике». Только здесь уже Малыша звали Лев Абалкин, а его будущее стало синонимом будущего человечества. Судьба же его решалась человеком по имени Рудольф Сикорски, человеком, вольно и невольно исповедующим принцип, провозглашенный в «Лебедях»: «Будущее — это тщательно обезвреженное настоящее».

<…>

Постепенно настали новые времена, и времена эти заставили Стругацких, а вслед за ними и их героев иначе взглянуть на собственное прошлое, на эпоху.

В определенном смысле «Жук…» (равно как и «Полдень…» в свое время) — книга, подводящая итоги, завершающая второй цикл развития Стругацких.

«Волны гасят ветер» (1984) — уже начало следующего витка (так же, как «Лебеди» когда-то). В традиционной для Стругацких ситуации раскола человечества авторский интерес смещается в сторону новой расы — детей человечества.

«Боже, спаси взрослых, — истово произносит „господин беллетрист“ в „Гадких лебедях“, глядя на детей, — боже, спаси их родителей, просвети их и сделай умнее, сейчас самое время… А то построят они себе вавилонскую башню, надгробный памятник всем дуракам, которых ты выпустил на эту Землю плодиться и размножаться, не продумав как следует последствий акселерации. Простак ты, братец».

…Времена меняются, и Стругацкие очень тонко предчувствуют эти изменения. То, что было сказано «господином беллетристом» в шестьдесят седьмом, — в восемьдесят четвертом, когда писались «Волны…», повторено быть не могло и не было. Вместо насмерть испуганного «господина беллетриста» слово было передано Горбовскому.

«Да-а, — сказал он, будто назад оглянулся, — это серьезный вызов нашему оптимизму. Но если подумать, человечество принимало вызовы и пострашнее… И вообще я не понимаю вас, Геннадий (опять Комов. — Е. К.). Вы так страстно ратовали за вертикальный прогресс. Так вот он вам — вертикальный прогресс! В чистейшем виде! Человечество, разлившееся по цветущей равнине под ясными небесами, рванулось вверх. Конечно, не всей толпой, но почему это вас так огорчает? Всегда так было. И будет так всегда, наверное… Человечество всегда уходило в будущее ростками лучших своих представителей. Мы всегда гордились гениями, а не горевали, что вот не принадлежим к их числу»…

Ну, что ж, новые времена действительно наступили. Как-то они будут осмыслены Стругацкими?..

Не забывают имя Стругацких и критики «почвеннического» толка. В мартовском номере журнала «Молодая гвардия» публикуется статья Михаила Лобанова «История и ее „литературный вариант“», критикующая историческую прозу Б. Окуджавы. Дважды упоминаются и АБС. Оба раза практически всуе.

<…>

Знакомясь со студентами [Литературного института имени А. М. Горького] нового семинара, я обычно спрашиваю каждого из них о любимых писателях. И нередко можно слышать ответы вроде: «Толстой, Паустовский, братья Стругацкие»; «Достоевский, Ильф и Петров, Катаев»…

Как это возможно? Впрочем, подобное смешение в одном ряду великих имен с именами, мягко говоря, отнюдь не великими стало общим местом в литературной печати. Читатель уже привык к этому, и то, что казалось еще недавно диким, сейчас примелькалось. И если извинительна такая несообразность для молодого, начинающего автора, по неопытности еще не разбирающегося в ценностях (есть надежда, что со временем может разобраться), то уже совсем не так безобидно, когда нелепость такой всеядности не понимает человек вполне взрослый, с «литературным стажем». В науке немыслимо утвердить себя в качестве ученого, невозможно вообще работать, оперируя только арифметическими правилами сложения и вычитания. А в литературе, оказывается, можно и писать, и рассчитывать на известность, усвоив самые элементарные правила сочинительства, беря за образец посредственных авторов, даже не догадываясь о духовных глубинах подлинной литературы.

<…>

Вообще нет удержу авторскому «черному юмору». Один из офицеров говорит: «А знаете, почему князь Барятинский помчался на Кавказ сражаться? Великая княжна Ольга Николаевна предпочла ему, по желанию, естественно, своего папаши, принца Вюртембергского, и бедный князь вынужден был сделаться патриотом». «Патриот» здесь произносится со своим смыслом. В этом Окуджава не одинок. В свое время братья Стругацкие в одном из своих фантастических сочинений о будущих космических цивилизациях с той же многозначительной иронией поминали «патриотизм» в качестве дикого атавизма человечества.

<…>

9 марта БН пишет в болгарское издательство «Христо Г. Данов».

Дорогие товарищи!

Я готов составить для вашего издательства сборник рассказов молодых советских писателей-фантастов.

Ориентировочное название: «Мы, поколение семидесятых».

Ориентировочный объем: 20 авторских листов.

Ориентировочное содержание: рассказы ленинградских молодых писателей, членов Ленинградского постоянного семинара при Союзе писателей. Большинство рассказов опубликовано, но попадаются и неопубликованные.

Ориентировочный список авторов: Вячеслав Рыбаков, Андрей Измайлов, Андрей Столяров, Святослав Логинов, Феликс Дымов, Наталия Никитайская, Андрей Карапетян, Николай Ютанов и др.