Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991

И в то же время количество проблем не уменьшилось, а вроде бы даже возросло.

Казалось бы, названий литературной фантастики, издаваемой ежегодно, не так уж и мало, но ХОРОШАЯ фантастика по-прежнему остается дефицитом.

Казалось бы, авторский актив увеличился на порядок, но буквально десятки талантливых авторов пробиться к читателю так и не могут.

Казалось бы, уже и сами инстанции, от которых зависит издание высококачественной фантастики, на словах признали роль и важность этого вида литературы, но на практике не делают ничего для его успешного развития, а зачастую попросту мешают этому развитию.

И сегодня, как и тридцать лет назад, приходится объяснять, убеждать и ругаться.

В конце февраля АБС встречаются в Москве. Они собираются работать над сценарием ЖВМ, но отводят время и правке черновика ОЗ.

фотохромные очки

20.02.88

Вчера Б. прибыл в Мск писать ЖвМ-С.

Сделали 5 стр. (7)

Вечером сделали 5 стр. (10) (22)

21.02.88

Сделали 8 стр (18)(53)

«Симон же Петр, имея меч, извлек его, и ударил первосвященнического раба, и отсек ему правое ухо. Имя рабу было Малх».

Евангелие от Иоанна [47].

Вечером сделали 5 стр. (23) (71)

22.02.88

Сделано 10 стр.(33)(107)

Вечером сделали 5 стр. (38) (137)

23.02.88

Сделали 11 стр.(49) (161)

Вечером сделали 6 стр. (55) (180)

24.02.88

Сделали 7 стр. (62) (209)

Вечером сделали 7 стр. (69) (217)

«…порожденные страхом, подозрениями и тайной» [48].

25.02.88

Сделали 6 стр.

И ЗАКОНЧИЛИ СЦЕНАРИЙ НА 76 СТР-ЦЕ.

26.02.88

Составляем планы изданий и вообще подбиваем всякие бабки.

1. Человек, который мог все.

2. Антиутопия. Конец перестройки.

27.02.88

Б. уезжает.

В мартовском номере журнала «Детская литература» выходит еще одна умная и основательная статья о творчестве АБС.

<…>

Интеллект, способный к детальному анализу заданного предмета (костяк прозы Стругацких); развитое воображение, несомненные литературные данные, в частности склонность к игре, к мистификации, к актерству; упорное творческое совершенствование и, как следствие, успех у широкого читателя — все это обусловило создание уникального мира прозы Стругацких. Предметом своего исследования Стругацкие, повторяюсь, раз и навсегда избрали социум.

<…>

В начале шестидесятых «наступил естественный период разочарования. Мы потеряли ориентировку тогда», — скажет впоследствии Борис Стругацкий. Потеряли ориентировку не только Стругацкие. Проза тех лет дала резкий крен в сторону лиризации, романтизации действительности. Это как раз заставило Стругацких все более осознанно искать, моделировать «трезвые» варианты объективно-возможного будущего. Именно это, в конце концов, определило место и роль детства в их прозе. Детства — не возрастной категории, не розового периода развития личности, но категории философской. Воплощенного будущего. Принципиальной новизны в этом нет, но… Стругацких интересует неожиданная грань взаимодействия этих величин: мера и формы воздействия будущего на настоящее.

<…>

Детство как таковое присутствует уже в первой повести Стругацких («Страна багровых туч», 1957). Пока вполне номинально. Довольно уверенное тогда ощущение «коммунизма — в четыре пятилетки» как единственно возможного варианта будущего снимало какие бы то ни было споры о детях. Могут ли в коммунизме быть плохие дети?.. Конечно, нет, а поэтому и внимание Стругацких коснулось детства лишь однажды. И то вполне традиционно по тем временам: «Вообще назначение человека, — скажет Дауге, — превращать любое место, куда ступит его нога, в цветущий сад. И если мы не доживем до садов на Венере, то наши дети доживут…»

Но уже через семь лет, в шестьдесят четвертом, Стругацкие вполне сориентировались в ситуации, и, как следствие, доктор Опир из «Хищных вещей века» надует великолепный мыльный пузырь, внешне совершенно безобидный, но будящий странные ассоциации: «Еще несколько десятков лет, — провозгласит он, — и мы достигнем автоматического изобилия, мы отбросим науку, как исцеленный отбрасывает костыли, и все человечество станет огромной счастливой детской семьей. Взрослые будут отличаться от детей только способностью к любви, а эта способность сделается опять-таки с помощью науки — источником новых, небывалых радостей и наслаждений…»

А чтоб ассоциации эти обрели нужную интонацию, тут же соображения доктора Опира будут сведены к широко обобщенным понятиям: «Неооптимизм… Неогедонизм и неокретинизм… Неокапитализм… — брезгливо подумает Жилин, слушая его монолог. — Нет худа без добра, сказала лиса, зато ты попал в Страну Дураков. Надо сказать, что процент урожденных дураков не меняется со временем. Интересно, что делается с процентом дураков по убеждению». Действительно…

Что же до умственных построений доктора Опира на предмет «способности к любви», то к этому вопросу обратится через три года герой «Гадких лебедей» Виктор Банев. Глядя на детишек, он подумает с отчаянием: «Жалко их… подрастут… полезут друг на друга, размножатся, и начнется работа за хлеб насущный…»

Но это, напомню, случилось некоторое время спустя, а в пятьдесят седьмом отсутствие детей (будущего) в «Стране багровых туч» обозначит грядущее, превращенное в утопию. И это грядущее отчетливо проявится в «мечтании» героя.

<…>

«Полдень. XXII век. Возвращение» (1960–1966) — книга, оказавшаяся для Стругацких необыкновенно важной. Собранная из рассказов, которые писались в течение почти десятилетия, она вдруг явственно обнаружила у Стругацких развитие. Развитие творчества Стругацких как такового, направление этого движения.

<…>

Мир детства, нарисованный как взрослый в миниатюре, — очень важная и принципиальная ступень в творчестве Стругацких: детский мир, идущий вслед за взрослым, здесь наконец догнал его и впоследствии уже неизменно будет впереди, вплоть до полного отъединения будущего от настоящего.

Здесь же, пожалуй впервые, Стругацкие осознанно разделили своих героев на «людей действия» (Кондратьев и иже с ним) и «философов» (Панин и другие). Отныне центр тяжести прозы Стругацких будет ощутимо смещаться в сторону духовного бытия человечества.

В «Полдне…», кроме того, появится формула, сути которой впоследствии авторы будут придерживаться неукоснительно: «…цель — это только средства… Счастье не в самом счастье, но в беге к счастью».

И уже в «Гадких лебедях», вслед уходящему будущему, Банев, герой повести, произнесет с чувством: «Трудность в том, чтобы представить себе их (детей. — Е. К.) работу, идеи, возможности — куда уж мне… Это вообще невозможно. Шимпанзе не может написать роман о людях. Как я могу написать роман о человеке, у которого никаких потребностей, кроме духовных?»

«Лебеди», на мой взгляд, — лучшее из всего написанного Стругацкими. По сути, это материализация извечных надежд отцов на то, что дети будут умнее их, нужнее. Дети не хотят больше жить так, как живут отцы. Не хотят они вырасти пьяницами и развратниками, мелкими людишками, рабами, конформистами…

«Лебеди», в целом, может быть, одна из самых земных повестей Стругацких, одна из самых горьких… Сказалось, конечно, и время их написания.

<…>

«…все это прекрасно, но вот что, не забыть бы мне вернуться».

Они не забудут вернуться. Они останутся с настоящим — всматриваться в окружающих, пробуя различить «щупальца» и угадать по ним будущее. Как сказал бы один из героев Стругацких времен «Далекой Радуги» Леонид Горбовский: «…их занимает вопрос об эволюции человека, и они строят модели».