Романовы

Некоторые из его распоряжений тут же приходилось корректировать. Так, указ о свободе торговли хлебом вызвал протест лифляндского губернатора Ю. Ю. Броуна в связи с неурожаем на подвластной ему территории, а Сенат представил подробный доклад, где указывал на невозможность свободного вывоза хлеба из Сибири. Другие царские инициативы тормозились сенаторами, которые предполагали эти акты «предложить впредь к рассуждению», тем более что многие важные указы, в том числе о «вольности» дворянства, издавались без их участия. В мае сенаторы осмелились прямо возражать государю: указывали на невозможность немедленного изыскания огромных сумм на войну и ошибочность запрещения покупки меди для монетных дворов в то время, когда намечался массовый выпуск медных денег. В ответ царь запретил Сенату выступать с толкованием законов.

Архиереи издавали повеления во исполнение императорских указов, а затем саботировали их. Распоряжение о закрытии домовых церквей вызвало протест даже ближайших к Петру лиц. В результате храмы были оставлены в домах Н. Ю. Трубецкого, М. И. Воронцова и «генеральши Мельгу-новой», что могло, пожалуй, только дискредитировать царя и его любимцев. Пётр посылал в Синод упрёки в неправосудии и «долговременной волоките» и повелевал: «Нашим императорским словом чрез сие объявляю, что малейшее нарушение истины накажется как злейшее государственное преступление, а сей указ не токмо для всенароднаго известия напечатать, но в Синоде и к настольным указам присовокупить»³¹.

В ответ по столице стали распространяться слухи о приказе императора уничтожить большинство икон в храмах и обрить бороды священникам (на деле же ничего подобного ни среди устных, ни среди письменных распоряжений Петра III нет). Но главной заботой императора весной 1762 года была война.

Война и деньги

Штелин считал апрель рубежом в политике своего бывшего ученика: с момента переезда в новый Зимний дворец тот лишь утром занимался государственными делами, а всё остальное время посвящал заботам об армии. Император видел себя восстановителем отечества, которым прежде всего считал родную Голштинию. Но для этого надо было прекратить затянувшееся противостояние с Пруссией, которое Пётр III считал принципиально ошибочным.

Этот шаг не был неожиданным для окружения царя. 23 января в докладе о международном положении страны Воронцов напомнил Петру об имевшихся договорах и их преимуществах для России (в виде австрийских субсидий и гарантий присоединения Восточной Пруссии) и предложил взять на себя почётную роль посредника-миротворца. С точки зрения канцлера, все участники конфликта, в том числе и Англия, истощены войной; необходимо объявить союзникам о «новой системе» и «заставить каждого уменьшить свои требования».

Но император предпочёл действовать проще — приказал отозвать корпус 3. Г. Чернышёва из австрийской армии. Почувствовавший конъюнктуру главнокомандующий П. С. Салтыков доложил, что согласился на предложенное противником перемирие, не дожидаясь указа из Петербурга. Такой рескрипт немедленно последовал, и переговоры завершились 5 марта подписанием перемирия.

Салтыков докладывал в Петербург о невыплате армии жалованья за 1761 год. Но Пётр уже 18 февраля повелел Военной коллегии полностью укомплектовать людьми и лошадьми Померанский корпус. Его командир П. А. Румянцев был вызван в столицу, где получил рескрипт о подготовке войск «к известному назначению» — войне с Данией, которая, по утверждению Волкова, «всегда была решённым делом».

Датскому послу в России графу Гакстгаузену было указано на то, что от упорства в голштинском вопросе «могут крайние, но лехко ещё теперь упреждаемые последовать бедствия». 17 марта на ужине во дворце А. Г. Разумовского император «изъявил своё намерение объявить войну Дании» прямо в присутствии датского дипломата. Бряцание оружием началось как раз в то время, когда союзники русского императора получили его декларацию от 8 февраля 1762 года с отказом от «тягостных» обязательств по отношению к ним и намерением заключить мир даже ценой потери всех «приобретений». Прибывший в Петербург прусский посол и адъютант короля Фридриха барон Бернгард Вильгельм фон дер Гольц при полном одобрении императора взял процесс мирных переговоров в свои руки.

У этой политики были свои сторонники. Честолюбивый Румянцев начал подготовку сулившего новые лавры похода и уже 31 марта рапортовал, что его полки «в готовое состояние к походу приведены». Эта новость, очень желанная при дворе, не соответствовала действительности, как следует из позднейших рапортов самого Румянцева. Стремился в поход молодой гвардеец Семён Воронцов; его брат Александр, только что назначенный в 21 год послом в Лондон, также одобрял «столь благополучные началы» нового царствования. Молодой дипломат, готовый «жизнью своею заслужить» столь высокую монаршую милость, сообщал дяде о блестящем начале своей карьеры: сам Фридрих II «доволен сделать мне знакомство».

Император поставил перед новым послом неразрешимую задачу — вновь привлечь Англию к союзу с Пруссией и возобновлению выплаты Фридриху II субсидии, от чего британский кабинет как раз решил отказаться. А Пётр III лучшим средством дипломатического воздействия считал угрозу, что Россия «следующие товары отнимет у Англии, а именно пеньку, мачтовые деревья, медь, железо и конопляное масло, без которых англичане не могут обойтись».

Столь же бесцеремонной стала русская политика в отношении вчерашних союзников. Саксонского посланника Прассе император принял, по выражению самого дипломата, «как нищего». Австрийская дипломатия стремилась любой ценой сохранить союз и даже предложила денежную субсидию для войны с Данией, но всё оказалось напрасным: посол граф Мерси передал в Вену высказывания императора о том, что Фридрих без труда «разделается» с австрийскими войсками.

После затяжной паузы в русско-австрийских отношениях 2 мая последовал шифрованный рескрипт послу в Вене Д. М. Голицыну, содержавший обвинения Австрии в том, что война ведётся из-за «упорства» Марии Терезии, и недвусмысленно указывавший объявить о посылке русских войск на помощь Фридриху II. В тот же самый день резиденту в Стамбуле А. М. Обрескову предписывалось «внушить искусным образом» туркам, что они могут начать войну с Австрией, в которую «мы... ни прямо, ни стороною мешаться не будем», отчего турецкие министры пришли в «великое удивление».

Все попытки канцлера и даже близкого к Петру III Волкова воспрепятствовать заключению мира под диктовку Фридриха отвергались. В итоге по подписанному 24 апреля договору Россия безвозмездно возвращала Пруссии все захваченные территории, а кроме того, направляла на помощь королю русский корпус Чернышёва. Мир действительно был необходим — но в первую очередь не России, а Пруссии, которую бросил союзник (в мае 1762 года английский парламент отказался далее предоставлять субсидии). Захваченные русской армией прусские земли могли бы стать предметом торга и с ослабленной Пруссией, и с Речью Посполитой. Пожалуй, Пётр на завершающем этапе Семилетней войны мог бы сыграть роль арбитра для истощённых войной держав. Но выход из войны был осуществлён самым неуклюжим способом, представлявшим Россию не только плохим союзником, но и лицемерным агрессором.

Пётр был убеждён, что достаточно военных приготовлений вместе с дипломатическим демаршем, чтобы заставить Данию капитулировать. Испуганный король Фредерик V даже написал особую молитву, с которой обращался к Господу: «Твой червь, прах и пепел». Но донесения из Копенгагена сообщали, что, несмотря на «ужас и беспокойство» народа, там полным ходом шли подготовка флота из тридцати линейных кораблей и восемнадцати фрегатов, переброска войск в Шлезвиг и заготовка припасов. Стало ясно, что предстоит не демонстрация силы, а настоящая война, к которой не были готовы ни дипломаты, ни армия.

Возражал даже обычно не решавшийся перечить Воронцов. Как следует из его доклада от 12 апреля, канцлер не только назвал предстоявшую кампанию «химерической», но и отстаивал своё мнение («иного сказать не могу»), поскольку воевать без сильного флота, «довольных магазинов», а главное — без «великих сумм» не считал реальным. Корпус Чернышёва отправился на помощь прусской армии, а войска Румянцева на протяжении апреля и мая только укомплектовывались людьми и лошадьми, и в полках даже началось дезертирство из-за отсутствия денег.