Мёртвая зыбь

— Но я не написал ни одного лакировочного произведения.

— Зато такие популярные фантасты, как братья Стругацкие пишут романы, где между строк бичуются наши порядки: оболванивание народа с помощью радио, глушение западных передач, концлагеря и рабский труд заключенных, всеобщее доносительство. И все это, конечно, на других планетах, но читатели догадываются, что так происходит вокруг нас. Им нравится, что писатели вслух сказали такое, и они объединяются в молодежные кружки, перерастающие чисто литературные интересы.

— Я всегда считал, что Стругацкие талантливо пользуются фантастикой, как Эзоповым языком.

— Ваше понимание их приема вам простить не могут. Вы посмотрите проспект задуманной здесь “Библиотеки современной фантастики”. Двадцать томов и ни одного с вашими признанными романами, несмотря на их популярность. Когда я указала на это заведующему прозой товарищу Сякину, он ответил, что “у нас молодежное издательство, и мы должны равняться на их вкусы, а не навязывать им вымышленное будущее, ничего общего не имеющее с миром, в котором живем.” Он говорит с голоса тех же Стругацких, Еремея Иудовича Парнова, ленинградца Варшавского.

— Так он же юморист! Его сатирическая фантастика имеет право на существование, но вовсе не как единственное направление в этом виде художественной литературы. Что же касается беспартийного товарища Парнова, то он добился рассмотрения на парткоме Союза писателей моего выступления по телевидению об Уэллсе перед показом в “Мире приключений”, созданном мною же совместно с режиссером Миллером. Я разъяснил парткому, что это было мое вступительное слово к фильму по повести Уэллса, где я позволил себе напомнить, что “Человек-невидимка” — трагедия безысходности ученого в капиталистическом обществе. И что Уэллс, умирая, отдал свой голос английской коммунистической партии. И никто не давал кому-либо исключительного права говорить об Уэллсе и подобное разбирательство в парткоме неправомерно.

— Какая наглость! — возмутилась Морозова. — Они и парторганизацию готовы подмять под себя!

— Насколько я понимаю, Вера Александровна, двери издательства для меня закрыты. Даже на полагающийся по договору массовый тираж “Против ветра” рассчитывать нечего. Но как быть с переизданием “Пылающего острова”? Договор заключен, и деньги по нему мне выплачены.

— Руководство, чтобы выйти из положения, собирает специальное заседание редакционного Совета с оправдательным для себя разгромом вашего романа. Он послан на весьма авторитетное рецензирование, в том числе в Академию Наук.

— Боюсь, что там мне не простили крамольной гипотезы о тунгусском метеорите, которая включена в пролог романа.

— Все равно издательство взыскать с вас деньги не сможет.

— Я сам верну их, если книга не будет издана.

— Вы войдете в анналы истории и будете занесены нашим главным бухгалтером Воробьевым в “Красную бухгалтерскую книгу редких авторов”, как исчезнувших мамонтов.

На этом Званцев распрощался с Морозовой и “Молодой Гвардией”, с твердым намерением издать “Пылающий остров” в другом издательстве и вернуть полученный в “Молодой гвардии” аванс.

И направился он в издательство “Советская Россия”, где принял участие в сборнике “Идущие в завтра”. По дороге ему припомнилась ломавшаяся на каждом шагу тачка, на которой он, студентом, вез свой багажишко с вокзала Томск I. Со сжатыми зубами чинил он спадающее колесо, и ехал дальше, сочиняя в свои тогдашние шестнадцать лет девиз на все годы:

“С жизнью в бой вступай смелее.

Не отступай ты никогда,

Будь отчаянья сильнее,

И победишь ты, верь, всегда!”

Директор издательства Петров невысокий, плотный с живыми мальчишескими глазами на моложавом лице, встал из-за стола Званцеву навстречу со словами:

— Рад приветствовать у себя автора “Пылающего острова”!

— Я пришел предложить вам переиздать этот роман.

Директор попросил писателя сесть, и только после него сел сам, положив сцепленные кисти рук на стол:

— Переиздать ваш роман мы, конечно, можем, но при одном условии.

— При каком? — стараясь быть спокойным, спросил Званцев.

— Что ваш новый роман вы передадите для издания “Советской России”.

Званцев почувствовал, что кровь приливает к лицу. На такую двойную удачу он даже не смел рассчитывать. Видно, уму-разуму научила его в юности ломающаяся тачка! И шахматы воспитали способность, не падать духом в любом положении.

— Я охотно передам вам творческую заявку на новый роман. Если позволите, при вас изменю адрес: зачеркну “Молодая Гвардия” и напишу “Советская Россия”.

Петров с улыбкой протянул через стол вечную ручку Паркера c золотым пером, произнеся:

— Нормальная социалистическая конкуренция.

Званцев сделал на рукописи исправления и передал ее Петрову. Тот не просто принял ее, а, надев очки, углубился в чтение.

Званцев тщетно вглядывался в его непроницаемое лицо, стараясь уловить впечатление от прочитанного.

Закрыв последнюю страницу, директор снял очки, сразу помолодев. И весело глядя на фантаста, даже с каким-то задором сказал:

— Буду первым вашим читателем. Хочу побывать на всех трех непохожих планетах, и на Земле нашей через полвека. Вы уж наш древний переулок вблизи Красной площади сохраните как-нибудь. Авось через пятьдесят лет кто захочет переиздать ваш роман “Сильнее времени”. Какой срок в договоре запишем? Гончаров свой “Обрыв” двадцать пять лет писал. А как вы?

— Жюль Верн по договору с издателем каждый год по два романа выдавал. А я готов дать вам рукопись через два года после выхода в свет у вас “Пылающего острова”.

— Так не пойдет. Мы лучше обусловим во втором договоре срок выпуска переиздания. Bслед за социалистической конкуренцией проведем социалистическое соревнование между писателем и издателем. Идет? — и он озорно сверкнул глазами.

Вернувшись домой, Званцев нашел вежливое приглашение на обсуждение романа “Пылающий остров” на редакционном Совете “Молодой гвардии”.

Совет состоялся в конференц-зале нового здания издательства, куда выходили двери приемной директора и главного редактора. В зале стояли ряды стульев перед длинным столом дирекции, где, кроме незнакомых Званцеву руководителей издательства сидела и Вера Александровна, издали улыбнувшись Званцеву. Он занял место с краю во втором ряду по соседству с молодым человеком, оказывается, из ЦК Комсомола.

В первом ряду перед важным директором, о котором Званцев знал, что он профессор, сидел сам академик Ландау из института физических проблем, который сразу после взрыва атомной бомбы в Хиросиме, сообщил руководителям научных институтов об ее устройстве.

Так вот кто выскажет мнение Академии Наук о его первом романе!

Директор открыл заседание редакционного Совета, обратив внимание его членов на необходимость строгого отбора переиздаваемых книг, какой бы репутацией они до сих пор не пользовались.

Первым на очереди стоял роман Александра Званцева “Пылающий остров”. С рецензиями выступили заведующий редакцией прозы Сякин и ведущий редактор Борис Сергеевич Евгеньев, впоследствии большой друг и редактор Званцева, никогда не вспоминавший свою “заказную, служебную” рецензию.

Особо разгромным был разбор романа, сделанный Сякиным.

“Серая, бесталанная книга в стиле западной бульварщины, подменяющая действительность надуманной всеземной катастрофой. Оклеветаны мировые ученые, и наука представлена прислужницей врагов человечества. Читатель запугивается все новыми и новыми средствами массового уничтожения, и он закрывает книгу, если сможет ее дочитать, с чувством омерзения к людям, среди которых не стоит жить. Намерение еще раз издать этот вредный роман надо отвергнуть с позиций социалистического реализма”.

Выступивший следом Евгеньев обосновывал суждение своего начальника схематичностью образов героев. В качестве примера он привел главу о соревновании на выносливость “Спорт железных роботов”, где автор сам признается, что “его герои подобны роботам”.