Воспоминания об Александре Грине

- С типографией еле расплатились, - поведал мне Платон. - Остались еще долги… Гонорар платить не придется, и спрашивать не с кого!

- Как?! - ужаснулся я. - И Грину не заплатим?! Мне стало нестерпимо стыдно, что я ввел в обман

такого большого писателя, проявившего к нам внимание. Ну, меня, человека ему неизвестного, он может запрезирать с полным основанием, и я это вынужден принять как заслуженное. Но я знал, как мало тогда было возможностей у наших писателей печататься: ведь об

PAGE 282

щие литературные журналы еще не издавались, и Грин, наверно, рассчитывал на гонорар, - за последние два года у него ничего не было напечатано! Эта мысль была для меня особенно тягостна: по виду квартиры нетрудно было догадаться, что условия жизни Грина далеки от процветания…

Корыхалов мгновенье подумал и сказал: - Нет, не заплатить Грину - слишком большое свинство! Придется как-нибудь урвать!

Я уж не помню, каким геройским способом Платон добыл деньги на выплату гонорара за «Грэя», но они появились, и мы постарались выполнить все с максимально доступной нам культурностью: положили в конверт деньги, кассовый ордер и на бланке настукали одним пальцем (после краха «Вечернего телеграфа» нам было стыдно обращаться к машинисткам РОСТА) до чрезвычайности вежливое сопроводительное письмо. Конверт и несколько номеров газеты я отвез Грину. Он любезно поблагодарил и посочувствовал нашей неудаче. А я был счастлив, что избежал позора… На этом моя первая встреча с ним закончилась, и уважительного повода для продолжения знакомства у меня не оказалось.

В Ленинграде открылось отделение издательства «Известий». П. Корыхалов и я попали туда в постоянные литсотрудники. Издательство начало выпускать массовый иллюстрированный журнал «Красная нива». В ряду других писателей к участию в журнале был привлечен А. С. Грин, и мое знакомство с ним, таким образом, возобновилось. Он сразу меня узнал и дружелюбно приветствовал. Наши встречи стали частыми и, продолжительное время, даже повседневными.

В «Красной ниве» в 1923 году, кроме двух рассказов, был принят роман Грина «Блистающий мир». Он должен был печататься в десятке номеров в виде романа с продолжением, и Александру Степановичу приходилось часто заглядывать в отделение издательства. Вопреки своему мрачноватому и замкнутому виду, он оказался очень простым и довольно общительным. Он стал заходить не только по делам, но и попросту заглядывал проведать товарищей.

В редакции весь день бывали сотрудники, «пишущая братия» всех калибров. Одни приходили с материалом,

PAGE 283

другие договаривались о заданиях, кто-то диктовал машинистке, а еще кто-то кого-то поджидал, - словом, здесь всегда было оживленно. Большинство журналистов тогда принадлежало к старшему поколению. Почти все они были сотрудниками дореволюционной прессы, старые «зубры», опытные репортеры. Мы - представители молодого поколения - только вступали в строй и учились у старших. В эстафете, которую мы принимали, самым существенным было умение раздобыть материал и изложить его сжато и толково. Но в этом умении содержались и кое-какие старые навыки, не всегда подходившие к новым требованиям.

В ленинградской редакции «Известий» можно было постоянно видеть журналистов разных поколений и направлений. Это было хорошо знакомое Грину окружение, составлявшее обычную для него житейскую обстановку. Несколько человек, в их числе Корыхалов, я и А. И. Сизов - наш редактор хроники повседневно встречались и составляли компанию Александру Степановичу. После окончания работы мы шли вместе обедать или ужинать, а иногда заходили в только что открывшуюся пивную, расположенную в нижнем этаже, как раз под редакцией. Задний зал, облюбованный нами для дружеских встреч, приходился точно под кабинетом нашего главного начальства, заведующего ленинградским отделением «Известий» профессора В. И. Шарого, Поэтому посещение этой пивнушки мы называли «пойти под Шарого».

В то время продажа водки была запрещена, а производство пива только начиналось. Нам, по молодости, этот напиток был еще незнаком и казался очень вкусным. Мы частенько сидели за дружеской кружкой «под Шарым». Затем прогуливались и расходились по домам. Грин, Корыхалов и я жили поблизости, в одном районе, так что нам было по пути.

О чем мы тогда разговаривали? С тех пор прошли десятилетия, наполненные историческими событиями и потрясениями, и будничное стерлось в памяти. Понятно, сегодня многое из этого могло представить большую ценность, хотя в свое время воспринималось как обыденное и малозначительное. Разговоров было много, - о своей работе, о жизни, о литературе… Они велись повседневно и забывались. Конечно, кое-что сохранилось

PAGE 284

в памяти, впрочем часто действительно пустяки, хотя и забавные.

Сейчас кажется странным, как я, в то время профессиональный журналист, не проинтервьюировал Грина, не выяснил его литературные взгляды, мнение о своих произведениях, о своих героях и многое, многое, оставшееся невысказанным?!. Этот промах непростителен, но понятен. Я встречался с Александром Степановичем чуть ли не каждый день, мы с ним гуляли, ели, пили, разговаривали… Почему я вдруг стал бы его допрашивать, словно для «беседы с нашим корреспондентом»?

К тому же нельзя забывать, что в те годы Грин не был таким широко популярным, как сегодня. Он оставался в тени, не причислялся к современным авторам, откликавшимся на актуальные проблемы реальной действительности. Он не входил в число преуспевающих писателей и по образу жизни ничем не отличался от всех нас.

Сегодня, вспоминая прошлые встречи, многое представляешь совсем по-иному, и разговоры с Грином все больше связываются с его творчеством. Ускользавшее прежде от внимания, теперь находит новое понимание и оценку. Грин становится неотделимым от своих произведений, - реальный, виденный мною человек, от жизни, порожденной его фантазией.

И еще должен высказать свое сожаление по поводу того, что не сохранилось у меня книг Грина. У меня были собраны почти все отдельные издания, начина5я с дореволюционного трехтомного Собрания сочинений 65, редкостного комплекта газеты «Чертова перечница» 6, в которой принимал участие Грин, и кончая томами незавершенного Собрания сочинений, выходившего в конце двадцатых годов. Грин дарил мне все свои книги, со смешными, нарочито неуклюжими, озорными стихотворными надписями, наподобие тех стишков, какие у него часто читают и распевают персонажи рассказов.

Грин знал, что я пишу литературные рецензии, но никогда не спрашивал моего мнения о своих рассказах. И, по всей видимости, не потому, что пренебрегал моими оценками, а из какой-то удивительной скромности. Ему наверняка было заранее известно, что я стал бы хвалить, и он, очевидно, не хотел напрашиваться на комплименты. Если же я сам высказывал о его сочинениях какие-нибудь замечания, он внимательно слушал и

PAGE 285

молча, как-то поощряюще улыбался. Не вступая в споры или объяснения, отвечал краткой репликой, чаще всего выражая готовность согласиться…

С Александром Степановичем всегда было очень легко и просто. Ко мне он выказывал большое дружеское расположение, которого, как мне казалось, я ничем не заслуживал. Несмотря на то что он был вдвое старше меня, он относился ко мне как к равному, непринужденно и вместе с тем уважительно. Как-то запросто мы перешли на «ты», и это не казалось чем-либо особенным. Со всеми он был прост в обращении, без претензий и тени величавости. Надо полагать, происходило это не от какой-то подчеркнутой скромности, а потому, что сам он считал себя человеком обыкновенным, не выделяющимся среди других. И вместе с тем на свою профессию писателя он смотрел, как на особую честь. Представляясь, он к своей фамилии всегда добавлял «беллетрист», скромно, но с чувством достоинства.