Воспоминания об Александре Грине

PAGE 278

в газетах, - сказал мне Платон. - Придумай-ка, кто из наших писателей мог бы дать подходящий нам отрывок из еще не опубликованного сочинения?

Я сразу подумал, что самым «непохожим» могло быть написанное Александром Грином. Несомненно, он был единственным в своем роде. Платон одобрил мое предложение, поручил мне найти Грина и договориться с ним.

Грином я увлекался с детства. Я проявлял повышенный интерес к приключенческой литературе и освоил в ней значительные массивы. Прочитав впервые рассказ с подписью «А. Грин», я принял его за переводный, потому что мне была знакома английская писательница детективного жанра с этой фамилией. Ошибка была простительна, так как в нее впадали даже весьма солидные и авторитетные люди. Александр Степанович мне рассказывал, как его представляли А. Н. Толстому. Прославленный писатель, пожимая руку, с восторгом отметил поразившее его уменье Грина строить сюжет. Подумав мгновенье, он для примера назвал прочитанный им недавно роман «Рука и кольцо». Александр Степанович ответил, что, к не м2алому сожалению, это написала Анна Катарина Грин. 2

Поэтому мне потребовалось внимательное ознакомление с сочинениями, подписанными «А. Грин». Я заметил, что под этим именем встречаются очень различные произведения. С одной стороны, это были обычные детективные сюжеты, где вся суть заключалась в таинственном преступлении и путях его раскрытия. А с другой стороны, я вдруг сталкивался с необычными приключениями очень необычных для знакомой мне приключенческой литературы людей, волновавших воображение не столько переживаемыми событиями, сколько тем, как и почему с ними все происходило именно так, а не иначе. Для первых главным были события, для вторых - люди. Так постепенно я обнаружил разницу между двумя Гринами: А.-К. Грин была прямолинейно проста, А. С. Грин - сложен и полон непредвиденностей. Эти неясные и волнующие ощущения от первого знакомства с творчеством Грина сразу вспомнились мне в разговоре с Платоном о «непохожем».

Меня поражало, что герои Грина, носившие несуществующие, но несомненно иностранные имена, были не

PAGE 279

такие, как герои известных мне зарубежных авторов. Несмотря на экзотичность, в них было что-то смутное, но явственно ощутимое русское. За Гнорами, Ноками, Медирами нередко скрывались какие-то свои, знакомые и понятные люди, в которых просвечивали черты Иванов и Василиев. Особенно часто они напоминали русских интеллигентов на рубеже XIX и XX веков…

Творчество Грина развивалось в период послереволюционного спада 1905-1916 годов. Русская литература этих лет была пестра, сложна и противоречива. Видное место занимали символисты, декаденты, упадочники разных мастей. Мучительным исканиям передовых мыслителей противостоял разнузданный эротизм. Общественный и художественный разброд, несомненно, сказались на Грине в тех тонах разочарованности и неудовлетворенности, к которым тогда пришли многие, в том числе и поборники передовых идей.

Грин оставался в стороне от всех литературных направлений. Легче всего было предположить его близость к тем, кто пассивно отвернулся от современности. Но это слишком легко, а потому неубедительно. Непригодность такого объяснения особенно очевидна сегодня: мало кто из того десятилетия пережил десяток лет, а Грин испытание временем с честью выдержал!

Прекрасное есть жизнь, и если Грин искал это прекрасное не в типических проявлениях современности, то это вовсе не означает, что он пассивно уходил в мир вымыслов. Мне всегда представлялось, что в созданном им мире Грин все же по духу и манере своей оставался приверженным жизненной правде, хотя и непохожим на тех, кто боролся за раскрытие отношений реальной действительности… В своей вымышленной стране он находил людей, каких не обнаруживал в обыденном мире. Они были для него реальны, как реален был для него мир, в котором он их поселил. И он показывал во всей правдивости их чувства, мысли, побуждения.

Вполне понятно, я. очень волновался, когда шел к Грину. Как меня примут, сумею ли изобразить должную солидность «представителя редакции» при моем явно несолидном возрасте? А встреча с известным писателем волновала еще больше. Я не помню, кто мне от

PAGE 280

крыл дверь, провел в комнату с грошовой мебелью, с тенью нищеты по углам, и предложил подождать.

Через минуту вошел высокий худой человек. У него было удлиненное лицо, несколько выступающие скулы, высокий лоб, характерный рисунок носа. Запомнились сурово сжатые губы и вдумчивые усталые глаза. Это было лицо много пережившего и передумавшего, видавшего виды человека. Можно было догадаться, что жизнь его крепко обработала и изрядно исцарапала. Он протянул мне большую костлявую руку и представился:

- Беллетрист Грин.

С трудом подавляя волнение, я старался как можно внушительнее изложить дело, по которому пришел, и расположить к нашему начинанию. Я терялся, и мне казалось, что я говорю несуразно. Но Грин слушал очень внимательно, не перебивая, и это меня успокоило. Когда я закончил и, должно быть, посмотрел на своего собеседника смущенно-вопросительно, он ответил очень благожелательным тоном, словно разговаривал с почтенным человеком:

- Сейчас я заканчиваю повесть. Называется она «Алые паруса». Я выберу подходящий отрывок, какой сможет быть интересным для вашего читателя.

Грин кратко охарактеризовал повесть, чтобы я понял, какой отрывок он собирается нам предложить. Мы договорились об объеме рукописи и сроке, когда за ней зайти.

В следующий раз Александр Степанович вручил мне несколько листков тетради, плотно исписанных твердым почерком. Я получил начало второй главы «Алых парусов», озаглавленную «Грэй». В отрывке излагался рассказ Польдишока о бочке. Это было, в самом деле, совсем необычайно и не похоже ни на что другое!

Мы с Платоном в полном восхищении прочли рукопись и с гордостью решили, что доставим будущим читателям «Вечернего телеграфа» большое, редко испытываемое удовольствие. Ясно ощущались особенности всей повести-феерии: чудесная мечта, трогательная и волнующая, сбывшаяся в судьбе, сотворенной любовью. Странно чередовались поразительные вымыслы с обыденностью, печаль и мягкая лирика с юмором. «Алые паруса» принадлежат к наиболее «гриновским» произведениям, в них заключены самые характерные творческие «секреты» писателя.

PAGE 281

Успех «Алых парусов» у читателей поэтому весьма показателен. То, что увлекало Грина, влекло и читателей. Мечта и вера в свою мечту, уверенность, что она сбудется, какой бы она ни казалась несбыточной другим, - разве это не чудесно? При этом мечта осуществляется не фантастически, не волею таинственного рока, а необычайно просто и правдоподобно! Радостно, светло и празднично любовь превращает мечту в материально ощутимую действительность. И за этим скрыта очень простая и реальная истина: люди сами, своими руками создают судьбу - другим и себе!

Грина иногда обвиняют в том, что он уходит из реального мира в причудливые вымыслы. Между тем в фееричных и сказочных «Алых парусах» он страстно противопоставляет глубокую человечность Грэя надменной черствости его отца и низменных, дрянных людишек, окружающих Ассоль. И с какой неприязнью показаны толстый кабатчик и его сын! Симпатии и антипатии Грина неизменны, всегда ярко выражены, связаны с жизнью…

Отрывок «Грэй» занял весь подвал вкладного листа в первом номере «Вечернего телеграфа», вышедшего 8 мая 1922 года. Много сил и стараний было вложено в эту газету, все тщательно продумывалось и подготавливалось. Нам все казалось очень интересным и удачным. По всей вероятности, так оно и было. Но, к сожалению, наша мечта не осуществилась… Читатели не были потрясены, газета раскупалась плохо. Надо вспомнить, что в те годы еще приходилось продвигать периодику к читателю, вести за нее агитацию. На это требовалось много времени и денег. Затраты не могли сразу оправдаться. Отпущенных средств едва хватило на выпуск второго номера, и на этом наше предприятие закончилось…