Александр Дюма Великий. Книга 1

Снова для сведения медицинского корпуса: в тех редких случаях, когда жаркого из рыбы оказывается недостаточно, чтобы поставить больного на ноги, можно прибегнуть к еще более радикальной терапии: начать постреливать неподалеку от него. Сначала Александр подумал, что то салют в честь генерала Ламарка. Он поднимает за него тост, возможно даже, что не водой со льдом. Но выстрелы продолжаются, и тогда он выбегает на улицу, взбирается на тумбу и видит, что толпа движется по направлению к Аустерлицкому мосту. Наспех расплачивается за обед, бежит к мосту и присоединяется к толпе своих. «Шум перестрелки вернул мне силы».

У заставы Берси мужчины, одетые в блузы и полные оптимизма, рассказывают нашим троим артиллеристам: «Они начали стрелять в народ, артиллеристы ответили, папаша Луи-Филипп спрятался — не найти, Республика провозглашена!» В действительности началось все с провокатора, который потрясал красным знаменем, в то время как двое других попытались сбросить генерала Эксельмана в Сену. В тот самый момент драгунский полк как раз, подобно смерчу, выскочил из казарм Селестен. Этьен Араго и Гинар прерывают речи возгласами «Да здравствует Республика!». Толпа вторит им, но лишь человек тридцать артиллеристов идет за Араго и Гинаром.

Выстрелы слышатся то там, то здесь. Александр не знает, как поступить, а между тем центральные и восточные кварталы Парижа покрываются баррикадами. Он проходит через площадь Бастилии, занятую регулярными войсками. Бульвары практически безлюдны. На углу улицы Менильмонтан стоит баррикада под охраной одного-единственного артиллериста — Шарля Сешана. Товарищи его пошли пообедать к Бастиду, среди них — Пешё д’Эрбенвиль, убийца Эвариста Галуа. Участие в построении баррикады не означает необходимости в дальнейшем ее оборонять. Александр и не собирается составить компанию своему другу и продолжает путь. Бульвар на уровне Фобур Сен-Мартен перегорожен линейными войсками. К ним в качестве «любителя» присоединился Грий де Бёзлен, бывший коллега Александра по четвертой батарее во время процесса над министрами супер-короля, тот самый, что демонстративно рвал республиканскую прокламацию. Александр, следовательно, должен был бы его остерегаться, но нет, он продолжал продвигаться вперед, сделав приветственный жест рукой в знак того, что узнал Бёзлена. На что тот прикладывает ружье к щеке, стреляет в Александра, но промахивается.

Александр спасается в крытом проходе, ведущем к театру «Порт Сен-Мартен». Ударом ноги вышибает дверь. На шум прибегает Гарель. Александр в ярости. Он хочет взять из реквизита ружье, чтобы убить Грий де Бёзлена. Гарель боится, что тогда в случае репрессий подожгут театр. Александр отказывается от идеи ружья и требует взамен пистолеты, которые он одолжил для второго спектакля «Ричарда Дарлингтона» (мы помним, что на первом спектакле пистолеты Делафоса не сработали). Александр на эти пистолеты полагается даже больше, чем на пистолеты Меннесона, так как «это не только дорогие пистолеты, но еще и подарок герцога Д…», здесь ставим многоточие, дабы сохранить инкогнито Фердинанда. Гарель не видит никакой разницы между выстрелом из ружья и выстрелом из пистолета и приказывает реквизитору пойти и хорошенько спрятать подарок герцога Д… Итак, кроме сабли, у Александра нет никакого оружия. Сомнительно однако, чтобы он пошел на столь самоубийственный поступок, как выстрел в Грий де Бёзлена на виду у целого войска, даже если бы и нашел настоящие боеприпасы в театральном реквизите.

Он поднимается на третий этаж, разглядывает бульвар через слуховое окно. Грий де Бёзлен по-прежнему красуется среди солдат. «Я бесился, что не имею даже духовой трубки». За неимением стрелы, он мог бы использовать свою саблю в качестве дротика. Галопом скачет драгун. Мальчишка бросает в него камень. «Но женщина — скорее всего мать ребенка — появляется, неслышно подкрадывается сзади к мальчишке и, схватив его за ворот, отвешивает ему сильнейшую оплеуху». Александр качает головой: без участия женщин всякое движение обречено на поражение. Наблюдение, подтверждающее верность его политического анализа, согласно которому сложившаяся ситуация не является революционной. Более того, крайне левые республиканцы устремляются прямо в ловушку, расставленную для них королем-грушей, и несколько сотен молодых людей, присоединиться к которым Александр вовсе не торопится, поплатятся за это жизнью. Хорошо знавший его Жюль Леконт скажет о нем: «Человек разума, а не сердца» [126]. Что верно, но только не по отношению к дружбе и любви. Как же в конкретной ситуации примирить глубокое несогласие с предпринятыми действиями и верность людям, которые их предприняли? Неудовлетворительное состояние здоровья — прекрасное алиби, чтобы, оставаясь на расстоянии от действий, отдавать должное людям.

Шум в фойе театра. Человек двадцать республиканцев проникли сквозь вышибленную Александром дверь в театр и требуют ружей из реквизита. У Гареля в запасе не меньше сотни, но ведь все это стоит денег и каких! Александр приходит ему на помощь, чувствуя за собой силу власти похоронного комиссара. Хорошо, пусть каждый возьмет по ружью. Кого убьют, с того взятки гладки, но живые должны будут ружья вернуть. Согласны? И чтобы избежать новых революционных требований подобного же рода, на двери мелом пишут: «Оружие отдано», что можно толковать и как отдано добровольно, а не взято силой врагами Республики, и как его отсутствие на складе театра. Само собой разумеется, что в случае поражения восстания надпись мелом легко стирается.

Гарель, который таким образом смог сохранить четыре пятых своего арсенала, преисполнен благодарности. Он ведет Александра в квартиру к Жорж. Она испускает крик, увидя его в столь компрометирующем мундире артиллериста. Она не выпустит его в этой одежде, которая может стоить ему жизни, надо непременно послать кого-нибудь к нему домой за нейтральным костюмом. Если бы не Жорж, Александру это даже в голову бы не пришло. Театральный служащий, таким образом, отправлен к Александру на дом. Вскоре без всяких приключений он возвращается с вполне буржуазным одеянием, в квартале все спокойно. Александр избавляется от своей опасной формы, откланивается и направляется в особняк Лаффита. Он приходит туда одновременно с Лафайетом. Выход благородного старика изумителен:

«— Ну как, генерал, — кричали ему со всех сторон, — чем вы заняты?

— Господа, — отвечает он, — ко мне явились какие-то смельчаки и воззвали к моему патриотизму.

— Что же вы им ответили?

— Я ответил: «Дети мои, чем больше дырок в знамени, тем больше и славы! Найдите мне место, где можно было бы поставить мне стул, чтобы я дал себя убить».

Легендарная смерть, и История вспомнит об этом с волнением. В настоящий момент молодые люди рассеялись по городу, но, увы, все поиски их были тщетны, в тот вечер в Париже не нашлось ни одного свободного стула. Возможно, что в гостиной Лаффита Лафайету предложили все же кресло. После этой героической интермедии разговоры возобновились. Совершенно очевидно, что реформаторы-орлеанисты из «Движения» — противники революционных республиканцев. Александр уходит. Шум перестрелки, в центре идут бои. Куда идти, к друзьям или в постель? «Я был безоружен», и речи не могло быть, чтобы либо Гарель не дал ему что-нибудь, либо дома, где всякий национальный гвардеец должен был хранить свое оружие, у него не оказалось бы ни охотничьего ружья, ни военного карабина. «И потом я еле стоял на ногах, я весь горел в жару. Я сел в кабриолет и приказал отвезти меня домой.

Поднимаясь по лестнице, я потерял сознание, и меня в глубоком обмороке нашли между вторым и третьим этажом». Что это было, мнимый соматический эффект, придуманный двадцать лет спустя, когда писались «Мемуары», или же натуральный обморок — под влиянием противоречивых чувств, имевших место 5 июня? Нам известны случаи, когда Александр по своей воле мог вовремя заболеть, например, в Виллер-Котре, в результате любовной досады, но об обмороках и речи никогда не было.