Мои алмазные радости и тревоги

Со скотины по-прежнему тянули налог. Государство обдирало колхозы подчистую, отбирая всю прибыль, если таковая была. Опять же через МТС, через принудительную механизацию. Известная нелюбовь Хрущёва к лошадям сказалась и на северных хозяйствах: лошади в колхозах практически исчезли. Распад колхозного строя при Хрущеве, впрочём как и после него, безудержно продолжался. Всякие попытки реанимировать его путём внедрения денежной оплаты, личной заинтересованности (хозрасчетные бригады, звенья и пр.) кончались неудачей. Это были только полумеры.

Колхозы в местечке Косково влачили жалкое существование, распадались и исчезали. В годы войны в Косково были четыре колхоза, по три деревни в каждом. В пятидесятые годы все они были объединены в один колхоз. Позднее, на рубеже 70—80 годов и этот укрупненный (но обезлюдевший) колхоз на правах бригады был влит в Морозовский то ли колхоз, то ли совхоз, который продержался на плаву до перестройки.

Число жителей в бывшем сельском совете Косково неуклонно сокращалось. К началу 80-х годов там осталось всего семь деревень из бывших одиннадцати. И то в «живых» можно было считать лишь три, а в остальных доживали свой век одинокие старухи, у которых не было детей в городах и им некуда было податься. В летний период деревни несколько оживали: к старухам приезжали на побывку дети или внуки, помогали им управиться с огородом, собирали в лесу грибы и ягоды, но в колхозе, конечно, приезжие отпускники не работали. Зимой же деревни совсем пустели, потому что некоторые старухи уезжали к детям в города; отапливать дом зимой хлопотно и надо много дров. Скотину уже, конечно, никто не держал.

В послевоенные годы, практически до самой перестройки, к работе в колхозах привлекали жителей городов, снимая на время рабочих с предприятий, интеллигенцию, научных работников, учащуюся молодежь. Широко использовали и труд школьников, откладывая начало занятий до 1 октября, а иногда для старшеклассников и более того. Но в отдаленные от городов и железной дороги колхозы не так просто было привлечь и завезти даровую рабочую силу. Школьники же мало чем могли помочь, да и мало их оставалось в трудоспособном возрасте. Поэтому в дождливую осень хлеб с полей оставался не убранным, или гнил в суслонах, картошка оставалась не выкопанной, лён не выдерганным. Никакие грозные директивы сверху, ни присылаемые уполномоченные положения не спасали.

Хлебородные поля между тем сокращались и сокращались. Пшеницу, ячмень и кормилицу крестьянина рожь перестали сеять совсем. На тех полях, которые в силах были еще что-то воспроизвели, сеяли только овес, да и то главным образом на корм скоту. Остальные поля шли под клевер или многолетние травы тоже для подкормки скота. Немногочисленный уже оставшийся скот перешили пасти в лесу, поскольку осеки разрушились, и границы поскотин исчезли. Пасли его уже на бывших хлебородных полях или кормили в загонах прямо на фермах скошенной на полях травой. Силосование как таковое исчезло. В заготовках больших количеств сена тоже не стало необходимости; в личных хозяйствах коровы исчезли, а поголовье колхозного скота в несколько раз уменьшилось. Но всё же колхозы долго еще держались именно за счет скота. Богатые когда-то луговые сенокосы, да и клеверные поля на нывших посевных землях, позволяли за лето откармливать телят, бычков, сдавать приличное количество молока, и хоть негусто, но оплачивать труд колхозников (в восьмидесятые годы о трудоднях уже почти забыли).

Не в последнюю очередь в разорении колхозов участвовали и лысенковские рекомендации. На памяти в сороковые годы появились пугающих размеров быки, кои должны были улучшить местные породы коров. Купить их и прокормить стоило немалых денег. Потом в середине пятидесятых годов начались попытки селекции бычков жирномолочной породы, которыми Лысенко хвастал перед Хрущевым. Все это, хотя и боком, задело вологодскую деревню. Колхозное овцеводство как-то незаметно сошло на нет. Овчинные полушубки стали не в чести, и веками одевавшая население деревень романовская овца почти исчезла. Только некоторые жители держат их до сих пор, но не ради шкуры для шуб и шерсти, а лишь ради мяса, поскольку содержание двух-трех овец за зиму не требует большого количества корма.

Лён с колхозных полей исчез еще раньше, чем зерновые. Как известно, выращивание и обработка льна требуют очень больших затрат женского труда. И они испокон веку держались только на женщинах. А когда трудоспособных женщин в колхозах не осталось, культура обработки льна сошла на нет. Да и государство не стимулировало льноводство. В самолётостроении после войны лён использоваться перестал, ткани изо льна стремительно вытесняла синтетика. Словом, лён на рубеже 50—60-х годов стал никому не нужен. Льнозаводы в крупных хозяйствах исчезли, как исчезли и многочисленные когда-то молокозаводы, на которых делалось знаменитое вологодское масло.

На протяжении колхозной эпопеи — от начала тридцатых до конца шестидесятых годов — руководители колхозов в Косковском сельсовете не раз пытались поставить на ноги свиноводство. Свинофермы возникали то в одном колхозе, то в другом, то в лесочке поблизости от деревень, то прямо на берегу Пежмы, поближе к воде. Несколько лет свиноферма существовала в излучине реки на бывших церковных лугах. Располагалась она рядом с кладбищем, никаким забором не огороженным. Можно себе представить, что творилось на могилах, когда там хозяйничали свиньи.

Как известно, свиньи быстро нагуливают вес и в добром хозяйстве их содержание прибыльно. Но свиней надо кормить. И не только сеном или силосом. Надо им или мясо, или рыбу, или муку. В тридцатые годы для прокорма свиней забивали выбракованных и старых лошадей. Их тогда в колхозах было ещё много. Но к шестидесятым годам лошадей всех извели, и кормить свиней стало нечем. Выделяемой государством в мизерных количествах муки не хватало для подпитки в страду людей. Естественно, на свинофермах был хронический недокорм. Доходило до того, что у годовалых поросят ребра выпирали наружу. Выпущенные пастись в лесу, они метались в поисках корма, как их дикие собратья-кабаны. Мужики смеялись: волку опасно было появляться вблизи свиноферм, голодные кабаны разорвут их на части. От убыточного свиноводства избавляли спасительные пожары: фермы сгорали вместе с поросятами. Убытки списывались.

Были и другие причины угасания российской деревни, но главная — это колхозы и насильственный труд на ничейной земле.

ДЕЛО О РЕДКОСТЯХ, ИЛИ ПЕРВОПРОХОДЦЫ

Друзьям моим Василию Готовцеву и Анатолию Верменичу труд сей посвящаю

Передо мной дневник одного из первых землепроходцев Вилюй кого края Степана Попова, который прошел от Вилюйска до реки Плимпеи на Нижней Тунгуске ещё в 1794 году [16]. Дневник своеобразный, написан красивым почерком и, по-видимому, образованным для того времени человеком. Документ редкий: ни Серошевский, ни Маак о нём не упоминают, хотя, знай они о походе казаков к «тунгусам», не преминули бы его прокомментировать.

Готовя дневник к данной публикации, в которой приводятся выдоржки из текста, я не стал обрабатывать его, приспосабливая к современной грамматике и стилю изложения, поскольку язык автора оригинален, образен и не без литературных достоинств. Убрал лишь многочисленные ять (Ъ) и латинское i, кое-где для удобства чтения расставил запятые и в некоторых фразах произвел перестановку слов.

Алмазодобытчикам нелишне знать, что первыми пришли в эти края за драгоценными камнями не геологи сороковых-пятидесятых годов XX века, а казаки Вилюйского округа в конце XVIII столетия Степан Попов, сержант Оленской воинской команды (Олёнском называли город вблизи современного Вилюйска), прошёл по Вилюю с отрядом казаков «По именному ея Императорского Величества соизволению для отыскания земляных куриёзных произрастаний, редкостей и каменьев... кремнистого роду хрусталей, как-то, например, рубинов, сапфиров, топасов, изумрутов, хризолитов, аматистов, гиоцинтов, аквамаринов, опала, калцедона, агата...». Алмазы в этом перечне не упоминаются, о них на Руси еще не было слыхано, но, надо полагать, императрица не отказалась бы иметь отечественный бриллиант в своей короне.