Мои алмазные радости и тревоги

С 25 по 28 августа шли «гористыми лесными и болотными грязными местами» по 30—40 верст в день и 29 числа вышли, наконец, на реку Илимпею. «Сия речка риста (надо понимать, порожиста. — Д.С.) и камениста, по берегам ее алябастровые утесы, алябастр же цветом синий, однако нехорош». Вышли на Илимпею искатели редкостей, видимо, в среднем ее течении, но где — выше или ниже по течению — «серебряная гора» они не знали. Сделав плот, Попов с Корякиным поплыли на нем вниз, а казак Ефим Попов и тунгусы пошли берегом. Пройдя таким образом около 50 верст, они впервые подверглись нападению тунгусов. Прячась в лесу, двое аборигенов хотели стрелять в идущего по берегу казака Попова. Но «защищением Божиим ружье трижды обсекалось». В это время «идущие по другой стороне наши тонгусы закричали по тонгуски и через то оных от стрельбы воздержали и от смерти Попова освободили».

Нападавшие кочевники вскоре подошли к плоту, поговорили с проводниками и просили извинения, «что они по незнанию отроду русских, почитая за какое-нибудь удивление или за разбойников, хотели стрелять». Они же сообщили, что искомая «серебряная гора» осталась позади за 60 верст. Казакам был опять оказан теплый прием и предоставлен ночлег.

Пришлось отряду возвращаться обратно и идти шесть десятков верст пешим ходом. Второго сентября измотанные путешественники вышли, наконец, к искомой горе, в которой «якобы серебряная руда, но вместо того... оказался колчедан, да и то самый пренегодный, ибо оный показывает вид и цвет белый и красноватый, потому и почитался за серебро».

Степан Попов, конечно, страшно разочарован. В дневнике мы читаем горькие слова: «...так, в такой отдаленности, претерпевая голодные нужды, труды наши остались бесполезными». Можно его понять и разделить его горечь и обиду.

Отдохнув всего лишь один день 4 сентября, «последовали на обратный путь» к оставленным на Тунгуске коням и сотоварищам. «С немалыми понесенными трудами продолжали путь свой гористыми пустыми местами и непроходными лесами». 13 сентября они вышли к базовому, говоря современным языком, лагерю на Тунгуске, где оставшиеся там люди заготовляли рыбу и мясо вместе с охотниками тунгусами добыли медведя и «четырех больших зверей сохатых», а также сберегли оставленных оленей и лошадей, которых могли похитить «не видавшиеся с ними инородцы», за что «наши тонгусы... много достойны были благодарности и похвалы».

Руководитель отряда, добросовестно выполняя предписание вышестоящего начальства («Узнавать тамошних народов свойства»), много внимания в дневнике уделяет описанию встреченных на их пути тунгусов. С кочевниками казаки Вилюйского округа знакомились, по-видимому, впервые. «На вид они дикообразны, обычаем грубы, в разговорах свирепы», но это только на первый взгляд. Познакомившись с ними поближе, путешественники говорит о них уже с большей симпатией. Сильное впечатление произвол на казаков и шаман, который, «сидя в середине круга (танцующих людей. — Д.С.), шаманит своими припевами, а ходящие вокруг подпевают ему... Шаман, наконец, встает, бия в бубен, начинает «скакать и прыгать и гадать о будущем счастье или несчастье, о промыслах, сказать каждому в особливости, кому что следует. Тогда все, бия руками об ладони, с разными по их обычаям восклицаниями скачут и делают поклонения шаману или шаманихе, а также «деланному из дерева или из бересты болвану с прошением себе счастья и благополучия».

Любопытны сведения, полученные Степаном Поповым от самих тунгусов или от лучше знакомых с ними якутов, о некоторых весьма странных обычаях тунгусов. Например, если кто в роду умирал своею смертью, то шаман этого рода может сказать, что смерть наслана «силой дьявольскою» шамана соседнего рода. Тогда первый род идет на второй войной. Если в сражении кого-то убивают, то за убитого берут «женщин и девок» столько, сколько у того ран на юле. «Грабительски обжениваются, никто из них добропорядочно жениться не может», — так пишет верящий этим рассказам автор дневника. Обычай этот древний и никто его нарушать не осмеливается. Поскольку же все рода воюют друг против друга, то для предосторожности каждый мужчина «оружие держит в готовности и хранит при себе безотлучно».

Естественно, у народа с такими обычаями не считается зазорным подстрелить чужака и отнять у него имущество. Воровства тунгусы не знают, украсть что-то считают великим позором. А «лучше получают сражением и силою что нужно ограбить». Хотя верить всему, о чем пишет составитель дневника, наверное, нельзя. Дикость и варварские обычаи тунгусов он явно преувеличивает. И на то имеет свои побудительные причины. По совместительству с изысканием редкостей он выполняет в некотором роде и миссионерскую работу. В дневнике содержится такая запись: «При каждом свидании через переводчика доказательство им от меня было, что есть Бог, сотворивший небо и землю, моря и реки, зверей и птиц, человека и всю вселенную... Потом о Государине и наследниках, об установленных законах и правах, о высших и низших начальниках, и каком должно быть всякому в повиновении и послушании, и воздержания их от беззаконных и неистовых дел, и протчая, и протчая. Слушали тунгусы, как уверяет проповедник, «...со всяким усердным вниманием и с великим удовольствием, принося за то благодарения».

Так что одно дело обращать в христианство послушных и относительно цивилизованных якутов, другое — диких тунгусов. О дикости последних краски можно было немного и сгустить, дабы миссионерская деятельность выглядела в глазах церковного начальства более впечатляющей.

Сержант воинской команды неважный этнограф. Поэтому из дневника мало что можно почерпнуть о быте тунгусов. Упоминается лишь, что «сии народы жительством не утверждены, строения домов или юрт не имеют, а кочуют всегда и делают каждодневно тонкими жердями урасы и накрывают лосиными кожами и ровдугами, сохраняясь от дождей и ветров, зимою же от мороза огребая урасы снегом».

18 сентября после «вывозки лошадей и исправления харчевых припасов... обратились на реку Чону, продолжая путь неизвестными тундряными и горными местами, вышли к Чоне октября 1 числа».

«От 1 октября за прокормом присталых лошадей и отдохновением оленей, и за промыслом, завезенным с собой неводом на пищу карасей, прожили до 15 октября... Сего числа выпал глубокий снег и настала зима». Не рискуя идти старым трудным путем («К проезду в вершине Вилюйские»), направились обратно через Олекминскую округу: «...выехали к Нахарскому княсцу Мардысу, а оттоль на Сунтар в последних числах ноября месяца».

Вот и все, что автор дневника поведал о пути обратном. Путь этот, вероятно, был не менее труден и к тому же невесел. Ожидаемых диковинных редкостей и драгоценных камней не было найдено, а «жерла самогранные зеленые» (гроссуляры) были гранильщиком Корякиным «не уважены», то есть забракованы им как драгоценные камни. Хотя в наше время из гроссуляров делают отличные и довольно дорогие бусы.

Что же касается «обожаемого» тунгусами котла, производящего звуки, то до него «...в рассуждении отдаленности места в одно лето достигнуть было не можно, к тому же не было где взять в перемену оленей». Но кое-какую информацию об этом котле Попов все же заимел. Он пишет, что этот котел видел еще в молодые годы тунгусский старшина Оленского округа Шологонского роду Асхар Чулькулин. По словам последнего, на берегу Вилюя у речки Могды лежит обычный чугунный котел, троеножный с ушками, «в который не более поместиться может ведро воды и нога говядины скотинной...». Якобы в тех местах в древние времена были построены русскими промышленными людьми зимовья, и будто бы котел ими оставлен. Легендарный котел, увеличенный фантазией кочевников до огромных размеров, оказался обычной посудиной для приготовления пищи. Жалкая проза жизни!

В конце дневника сержант Попов подсчитывает количество пройденных его командой верст. Количество впечатляет: 1870 верст в одну сторону и столько же, не менее, в другую. И это за сравнительно короткий срок: с 20 апреля до декабря. Сопоставление с географической картой показывает, что если он и ошибся при подсчетах в сторону увеличения километража, то не намного. Тем более, извилистый путь отряда по незнакомой тайге точно учесть невозможно.