Смерть титана. В.И. Ленин

Опять вспоминаются только что минувшие эпизоды. 7 ноября он отсутствовал на традиционном параде на Красной площади. Сразу все забурлило слухами. Ему, естественно, об этих слухах доложили. Прихлебателей и у него достаточно. Но причина была тривиальной — вождь номер два простудился на любимой своей охоте. Может быть, действительно дальнейшая сдача им позиций произошла из-за его любви к себе и заботе о собственном здоровье? Стали при новом режиме почти аристократами и начали охотиться.

И все же существовала и существует иллюзия, что с ним, с Троцким, считаются. Он и здесь, конечно, наделал ошибок. В конце прошлого года должна была состояться XIII партконференция, на которой планировалось развернуть дискуссию о положении в партии. Но перед этим была собрана комиссия из трех человек, в задачу которой входило согласовать различные точки зрения на партийное строительство в самом ЦК. Практически эта комиссия была назначена именно по проблемам письма Троцкого. Можно было по нему принять решение, использовать его в качестве рычага в борьбе за власть, употребить во зло самому автору, но отмахнуться было нельзя. В комиссию входили: Троцкий, Зиновьев и Сталин. Был принят согласованный текст резолюции, но он уже сильно занервничал и не был бы Троцким, если бы не попытался соглашение сорвать, вызвать конфликт, обострить ситуацию. Как он себя за это ругает! Два раза он уходил, хлопал дверью. В это время он уже был нездоров и готовился к поездке в Сухум на лечение. Ему казалось, что за его спиной бурлят его сторонники. Ладно, с излишней злобой думал он, вот уеду на лечение, и пусть они здесь без меня покрутятся.

Сейчас Троцкий понимает: это была точка зрения обиженного ребенка, который после ссоры с нянюшкой мечтает умереть и наблюдать, как все будут горько плакать. Поддерживали его лишь некоторые коллективы вузов и научных институтов. Основная масса выступала за более определенную линию большинства Политбюро. А может быть, ему не следовало уезжать, надо было перетерпеть?

Дорога была долгая-долгая — поезд, подолгу останавливаясь перед снежными заносами, шел кружным путем — и местами мучительная.

В Тифлисе на вокзале ему принесли телеграмму. Как и все последнее время, у него была температура, хроническое недомогание, принявшее затяжной характер. Он сидел вместе с женой в рабочей части своего вагона. Как же отчетливо, словно через лупу, помнит он каждое мгновенье ужасного тифлисского эпизода!

Постучавшись, вошел старый его соратник Сермукс. Секретарь, начальник охраны, помощник. По тому, как Сермукс вошел с серо-зеленым лицом и как, глядя мимо остекленевшими глазами, подал листок бумаги, Троцкий сразу почуял катастрофическое. Но тогда это еще могло казаться просто плохим известием.

Сермукс принес ужё расшифрованную телеграмму от Сталина. Случилось! Генеральный секретарь извещал члена Политбюро и предреввоенкома Республики Л. Д. Троцкого о смерти Председателя Совета Народных Комиссаров и члена Политбюро В. И. Ленина.

Тифлисские власти получили такую же телеграмму. Сразу же, с вокзала, Троцкий связывается с Москвой по прямому проводу. Кремль отвечает на запрос заведомую неправду. Проверить в тот момент ничего невозможно. «Похороны в субботу, все равно не поспеете, советуем продолжать лечение». Мы — коммунисты, а это означает умение смотреть на вещи реально.

Тогда он, Троцкий, еще не знал и даже не предполагал, что дата похорон коварным Кремлем была сознательно названа неверно. На одни сутки раньше. При таких сроках даже курьерский поезд, с прицепленным к нему салон-вагоном, не домчит вовремя предреввоенкома до Москвы. Генсек уже тогда невероятным нюхом опытного не по годам интригана и царедворца знал, что отсутствие Троцкого на похоронах лишает последнего определенных шансов в борьбе за власть. Клясться в преданности революции у гроба вождя должен только его преемник. Говорить у гроба должен продолжатель. Стоять в почетном карауле — наследник. Генсек уже, наверное, нарисовал себе в уме эту картину. Заледеневшая в стуже Москва, огромные костры на Красной площади и, сквозь треск саженных поленьев, слышится его негромкий и взволнованный, до трагического, голос. Он видел, наверное, и себя. Таким, каким хотел бы внедрить свой образ в сознание народа: в солдатской шинели, в зимней шапке с опущенными ушами. Но генсек никогда не стал бы генсеком, если бы не умел просчитывать тысячи вариантов. У него был виртуозный талант думать о людях плохо и с этой низменной точки отсчитывать все позиции. А ему, Троцкому, еще казалось, что он силен сам по себе, что его положение вследствие личных заслуг значительно. Какую же плотину сдерживал покойный Ленин!

Вскоре Троцкий получит письмо от Надежды Константиновны Крупской, теперь уже вдовы В. И. Ленина, «еще не износившей башмаков». В этот же самый лютый и трагический январь, 28-го числа, еще не разобрав оставшихся после покойного мужа бумаг, не осушив вдовий платок, повинуясь какому-то внутреннему велению или инстинкту справедливости, пишет она человеку, к которому долгие годы испытывала определенную неприязнь. Учениками Ленина и хранителями памяти об ушедшем муже она долго считала Зиновьева и Каменева. Конечно, именно это письмо натолкнуло и не могло не натолкнуть больного, почти отстраненного от работы «человека номер два» на воспоминания о Ленине. И так оно и было. Но будто бы Крупская промыслила и что-то другое. Будто предчувствовала, как дальше будут развиваться события и в общественно-партийных сомнениях на тему Ленин и Троцкий, торопилась встать на сторону последнего.

«Дорогой Лев Давидович! Я пишу, чтобы рассказать Вам, что приблизительно за месяц до смерти, просматривая Вашу книжку, Владимир Ильич остановился на том месте, где Вы даете характеристику Маркса и Ленина, и просил меня перечесть ему это место, слушал очень внимательно, потом еще раз просматривал сам. И еще вот что хочу сказать: то отношение, которое сложилось у В. И. к Вам тогда, когда Вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти. Я желаю Вам, Лев Давидович, сил и здоровья и крепко обнимаю».

Сейчас пока здоровья нет. У обмякшего от горя на железнодорожном вокзале в Тифлисе Троцкого, как в миг смерти, перед глазами проносились картинки былого. Все лучшее в жизни было связано с Лениным, с борьбой против него, с сотрудничеством с ним, с революционной деятельностью. Жить стоит, если твоя жизнь подчинена идее. Как жалко человечество, которое живет без возвышающих страстей!

Троцкий очень хорошо помнил и Лондон 1903 года, и побег из ссылки. Ссылок было две, и побега было два. Что бы царскому правительству сразу не придушить его, отчаянного вопреки всему и не согласного ни с чем революционера! Особенно второй раз, когда в революцию 1905 года он оказался председателем Петроградского Совета?! Искусственный западный либерализм в России ни к чему хорошему не приводит, здесь надо было гвоздить и гвоздить. Он еще опишет в своих будущих книгах огромную русскую реку в Сибири — Лену. Было некоторое символическое значение, что в фарватере этого русского женского имени окажется человек, который произведет на него такое фантастическое впечатление как революционер и деятель. Ленин. Вот и проборолись, и провоевали с ним всю жизнь, пока одного навеки не снесло. Но он, Троцкий, теперь уже окончательно понял, кто из них в русской революции коренной.

…Течение медленно тянуло баржи с арестантами, сопровождаемые конвоем, вниз по Лене. Это его везли в ссылку первый раз. По ночам было холодно, и шубы, которыми они укрывались, под утро были в инее. До села Усть-Кут плыли около трех недель. По пути, в заранее назначенных деревнях, отсаживали одного, двух. В селе обычно около сотни изб. Жизнь темная, глухая, в далекой дали от мира. Тараканы наполняли ночью тревожными шорохами избу, ползали по столу, по кровати. Приходилось время от времени выселяться на день-два и открывать двери настежь в тридцатиградусный мороз. Летом мучила мошкара. Даже заедала насмерть корову, заблудившуюся в лесу.