Смерть титана. В.И. Ленин

Нет, он, Троцкий, не был наивным мальчиком в политической борьбе. Почти параллельно его письму 46 высокопоставленных партийных руководителей подписали свой документ. Эти товарищи говорили все о том же: «Под внешней формой официального единства мы на деле имеем односторонний, приспособляемый к взглядам и симпатиям узкого кружка подбор людей и направление действий». Основная мысль в его письме и в «Заявлении 46-ти» была до удивления общая: «Уже почти ничем не прикрыто разделение партии на секретарскую иерархию и «мирян», на профессиональных партийных функционеров, подбираемых сверху, и прочую партийную массу, не участвующую в общественной жизни». Актеры и зрители. Он и проиграл эту дискуссию, потому что актерствовал, слишком сильно надеялся на привычно прежде возникавшее воодушевление галерки. А оно, видимо, не возникло. В своей основе партийные массы не пошевелились. За ним пошли только массы профессорские. Он не понял, что народ его уже не любит. У народа появился новый кумир.

Он, Троцкий, много мог бы вспомнить об этой ситуации, но, к сожалению, опять простудился на охоте, и вот тут-то и возникли роковые температуры. Во всем спектакле не участвовал, а ему бы пересилить себя. Если по существу, если быть до конца честным, и та и другая противоборствующие партийные группы были недовольны расстановкой людей в руководящем звене. Ему казалось, что его люди грамотнее, образованнее, больше приспособлены к управлению, нежели грубые люди Сталина.

Конечно, историки потом назовут все эти партийные коллизии склокой. Они будут говорить о стремлении пробиться к сердцевине власти и о стремлении привести своих людей к кормушке, о борьбе за эту власть. Но пусть попробуют эти историки побыть в положении Троцкого, которого лишает итогов всей его жизни невежественный грузин. Он что, когда мальчишкой отправился в свою первую ссылку, когда бежал из второй, когда в семнадцатом при Временном правительстве сидел в тюрьме, он на что-нибудь рассчитывал лично для себя?

Нужны еще примеры? А не хотите ли июльские дни того же года с их народной демонстрацией под лозунгами перехода власти к Советам? Всем известно, чем это закончилось. Недаром после расстрела демонстрации правительственными войсками все тут же окрестили случившееся «июльским кризисом». Где же, господа, ваши хваленые свободы, которые вы обещали? Теоретически потом успокоились: разведка боем революции. Но каждой частичкой своего тела он, Троцкий, которого сейчас пытаются высадить из правительственной лодки — пусть попробуют! — тогда почувствовал смертельную опасность. И Ленин чувствовал. 5-го утром, когда он, Троцкий, встретился с Лениным, Ленин сказал: «Теперь они нас перестреляют. Самый для них подходящий момент».

Ленин ошибся не в злобе противника, а в его решимости. На улицах избивали и убивали большевиков. Юнкера громили дворец Кшесинской и типографию «Правды». Вся улица перед типографией была усыпана рукописями. Ленин и Зиновьев скрылись, шли аресты. И как всегда, в такие минуты появились некие колеблющиеся. Луначарский сделал в июле несколько двусмысленных заявлений, которые пресса не без основания истолковала как отречение от большевиков. Некоторые газеты приписали такое заявление и ему, Троцкому.

И вот тут же, 10 июля, именно Троцкий, председатель Исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, обращается к Временному правительству с письмом, в котором заявляет о своей полной солидарности с Лениным. Это был мужественный шаг. Письмо заканчивалось так: «У вас не может быть никаких оснований в пользу изъятия меня из-под действия декрета, силой которого подлежат аресту Ленин, Зиновьев и Каменев… у вас не может быть оснований сомневаться в том, что я являюсь столь же непримиримым противником общей политики Временного правительства, как и названные товарищи». У кого-нибудь из сомневающихся в искренности Троцкого историков есть подобное в биографии? Между прочим, именно после этого заявления его и арестовали. Или, может быть, рассказать о жизни в «Крестах» при Временном правительстве?

О, эти скребущие душу пейзажи из окна поезда! Может быть, поезд и болезнь вызывают синдром рефлексии? Какие разные мысли приходят в голову! И сколько в них неутешительного.

Иосиф Сталин, конечно, организационный гений. Надо не просто говорить, что его стихия — закулисная работа и интрига, он парит там, возносясь надо всеми на недосягаемую высоту. В отличие от заурядных интриганов, он просчитывает не один-два хода вперед, а как бы все последующее течение событий. Но здесь невольный и нескромный вопрос атеиста: не помогает ли ему в его подсчетах сам дьявол? Все члены партии, конечно, собаку съели на организационной стороне дела, все умели убеждать и вербовать сторонников. Ленин перед II съездом, когда они еще не разошлись и его, Троцкого, между собой товарищи шутливо-завистливо называли «ленинской дубинкой», часто встречал приезжих делегатов, размещал их, поил чаем у себя на кухне, провожал после заседаний до гостиницы, показывал им окрестности и культурные достопримечательности. Во время этих прогулок шла определенная вербовка, раскрывались иные политические горизонты, подтексты. И точно так же по-своему уговаривали и склоняли делегатов перед решительным голосованием противники Ленина. Но никогда никто не вел циничную и грубую торговлю партийными должностями. Может быть, потому, что в материальном отношении они тогда ничего не значили? А если бы кто и вел такую непозволительную деятельность, достойную презрения, то разве он смог бы проследить всю цепочку заинтересованности и апеллировать к наиболее некультурным и живущим материальными инстинктами слоям партии?

В аргументах его письма от 8 октября двадцать третьего года в Политбюро, состоявшее из людей, не понимающих Троцкого или завидующих ему, в тонкостях доказательств никто разбираться не пожелал. Слишком многое и внезапно надо было перетряхивать. Письмо расценили лишь как «ход» и ответили на него «ходом». Сбросили письмо в массы, чтобы оно обрастало домыслами и слухами. Письмо распространили среди членов ЦК, обсудили на бюро Московского Комитета и президиуме Центральной Контрольной Комиссии. Вот здесь, в среде подчиненных и зависимых лиц, начало вариться мнение.

Это только непросвещенным людям кажется, будто так уж легко приклеить «ярлык». Ярлык сначала надо найти, выработать формулу, которая бы приклеилась. И Каменев, захвативший власть в Москве, и Зиновьев, уже почти обожествленный в Петрограде, чувствовали, что Троцкий ведет обстрел их теплых и благоустроенных позиций. Но Каменев и Зиновьев были людьми довольно тертыми, владевшими тысячами уже устоявшихся и бывших когда-то актуальными партийных формулировок. На этот раз требовалась формулировка емкая, хлесткая и потенциально опасная для будущей жертвы. Загонщики, чувствуя силу вепря, начали гон. Не Политбюро — так сказать, коллегия высшего жречества, к которой принадлежал и сам автор письма, — а именно следующие инстанции, почти рядовые жрецы, Московский Комитет и президиум ЦКК квалифицировали письмо Троцкого как «платформу и попытку образования фракции». Приклеили. «Заявление 46-ти» лишь подлило масло в уже горевший огонь. Но здесь, как при печении блинов, надо действовать быстро.

Этот грузинский хлебопек был виртуозом своего дела. В ответ на резолюцию МК спустя три дня, 18 октября, Политбюро решило созвать через неделю экстренный пленум ЦК совместно с пленумом ЦКК. Генеральное сражение с барабанным боем и развернутыми знаменами. Троцкий болен, его нет на этом заседании Политбюро, сколько раз Троцкий клял себя, что не пересилил свою болезнь и не пришел на заседание. На что он надеялся? Его так называемые товарищи совершают удивительно ловкий ход. Голос власти есть глас народа! Политбюро хлебопеков решает пригласить по два представителя от десяти-пятнадцати «наиболее крупных пролетарских организаций». О, он, Троцкий, догадывался, что будут представлять собой эти «представители пролетарских организаций». Эти представители будут, словно казаки у царя! Когда надо было разгонять демонстрации или подавлять гражданское инакомыслие, появлялись сытые и довольные службой казаки. Но здесь, несмотря ни на что, все же случился, можно повторить, некий процедурный казус: Политбюро приняло решение о созыве экстренного пленума по поводу Троцкого в отсутствие самого Троцкого. Он не очень любил разные заседания, которые истончали его личное время, но и не любил, когда заседания проводили без него. Как и любой писатель, он считал, что главное в его жизни — это письменный стол.